Стихи о Батюшкове Константине Николаевиче

Философ резвый и пиит,
Парнасский счастливый ленивец,
Харит изнеженный любимец,
Наперсник милых аонид!

Александр Пушкин

*****

Печальный Батюшков — во мгле
В земле своих Прилук…
О, сколько было на земле
Свиданий и разлук!
И сколько горестных утрат
На гибельной стезе…
Вся жизнь — как черный виноград
На сломанной лозе!
Не слыша звона аонид,
Расставшийся с мечтой,
На дне безумья разум скрыт,
Как перстень золотой.
Тревожный Батюшков постиг:
Спасенья не дано,
И всколыхнется лишь на миг
Багряное вино.
И снова в страшной тишине,
Как двадцать лет назад,
Потонет в горькой глубине
Неоценимый клад.
Он знал давно: Торквато Тасс
Был с ним судьбою схож!
Пророчества внезапный глас —
Как леденящий нож.
Вернется все, что было встарь,
И сбудется, как сон…
А кесарь мой — святой косарь, —
Писал в безумье он.
Горел полуночный огонь.
Кто знает — почему
Луна, могила, крест и конь
Все чудились ему?
И до рассвета слышал он
Неутомимый звук —
Протяжный, постоянный звон
Колоколов Прилук…

Марков Сергей

*****

К. Батюшкову

…О друг! доколе Младость
С мечтами не ушла,
И жизнь не отцвела,
Спеши любови сладость
Невинную вкусить!
Увы! пора любить
Умчится невозвратно!
Тогда — всему конец!
Но буйностью развратной
Испорченных сердец,
Мой друг, да не сквернится
Твой непорочный жар!
Любовь есть неба дар!
В ней жизни цвет хранится
Кто любит, тот душой
Как день весенний ясен;
Его любви мечтой
Весь мир пред ним прекрасен!
…Прости ж, Поэт бесценной!
Пускай живут с тобой
В обители смиренной
Посредственность, покой,
И Музы, и Хариты,
И Лары домовиты.
Ты верность к ним храни;
Строй лиру для забавы
И мимоходом в славы
Обитель загляни —
И благодать святая
Ее с тобою будь!

Василий Жуковский

*****

К Батюшкову

Вилософ резвый и пиит,
Парнасский счастливый ленивец,
Харит изнеженный любимец,
Наперсник милых аонид,
Почто на арфе златострунной
Умолкнул, радости певец?
Ужель и ты, мечтатель юный,
Расстался в Фебом наконец?

Уже с венком из роз душистых
Меж кудрей вьющихся, златых,
Под тенью тополов ветвистых,
В кругу красавиц молодых
Заздравным не стучишь фиалом,
Любовь и Вакха не поешь,
Довольный счастливым началом,
Цветов парнасских вновь не рвешь;
Не слышен наш Парни российский!
Пой, юноша, — певец Тиисский
В тебя влиял свой нежный дух…

Александр Пушкин

*****

Не пошли, Господь, грозу мне
Тридцать лет прожить в тоске,
Словно Батюшков безумный,
Поселившийся в Москве.

Объявлять при всем народе,
Не страшась уже, как встарь,
Что убийца Нессельроде,
Что преступник-государь.

Стать обидчивым, как дети,
Принимать под ветхий кров
Италийский синий ветер,
Лед Аландских островов.

Тридцать лет не знать ни строчки,
Позабыть про календарь,
И кричать в одной сорочке:
«Я и сам на Пинде царь!»

И сидеть часами тихо.
Подойти боясь к окну,
И скончаться вдруг от тифа,
Как в Гражданскую войну.

Городницкий Александр

*****

Мне есть во что играть. Зачем я прочь не еду?
Все длится меж колонн овражный мой постой.
Я сведуща в тоске. Но как назвать вот эту?
Не Батюшкова ли (ей равных нет) тоской?
Воспомнила стихи, что были им любимы.
Сколь кротко перед ним потупилось чело
счастливого певца Руслана и Людмилы,
но сумрачно взглянул — и не узнал его.
О чем, бишь? Что со мной? Мой разум сбивчив, жарок,
а прежде здрав бывал, смешлив и незлобив.
К добру ль плутает он средь колоннад и арок,
эклектики больной возляпье возлюбив?
Кружится голова на глиняном откосе,
балясины прочны, да воли нет спастись.
Изменчивость друзей, измена друга, козни…
Осталось: «Это кто?» — о Пушкине спросить.
Из комнаты моей, овражной и ущельной,
не слышно, как часы оплакивают день.
Неужто — все, мой друг? Но замкнут круг ущербный:
свет лампы, пруд, овраг. И Батюшкова тень.

Белла Ахмадулина

*****

Ты мне скажешь — на то и зима,
в декабре только так и бывает.
Но не так ли и сходят с ума,
забывают, себя убивают.
На стекле заполярный пейзаж,
балерин серебристые пачки.
Ах, не так ли и Батюшков наш
погружался в безумие спячки?
Бормотал, что, мол, что-то сгубил,
признавался, что в чём-то виновен.
А мороз, между прочим, дубил,
промораживал стены из брёвен.
Замерзало дыханье в груди.
Толстый столб из трубы возносился.
Декоратор Гонзаго, гляди,
разошёлся, старик, развозился.
С мутной каплей на красном носу
лез на лесенки, снизу елозил,
и такое устроил в лесу,
что и публику всю поморозил.
Кисеёй занесённая ель.
Итальянские резкости хвои.
И кружатся, кружатся досель
в русских хлопьях Психеи и Хлои.

Лев Лосев

*****

Кто первым море к нам в поэзию привел
И строки увлажнил туманом и волнами?
Я вижу, как его внимательно прочел
Курчавый ученик с блестящими глазами
И перенял любовь к шершавым берегам
Полуденной Земли и мокрой парусине,
И мраморным богам,
И пламенным лучам, — на темной половине.

На темной, ледяной, с соломой на снегу,
С визжащими во тьме сосновыми санями…
А снился хоровод на ласковом лугу,
Усыпанном цветами,
И берег, где шуршит одышливый Эол,
Где пасмурные тени
Склоняются к волне, рукой поджав подол,
Другою — шелестя в курчавящейся пене.

И в ритмике совпав, поскольку моря шум
Подсказывает строй, и паузы, и пенье,
Кто более угрюм? —
Теперь не различить, — вдохнули упоенье,
И негу, и весну, и горький аромат,
И младший возмужал, а старший — задохнулся,
Как будто выпил яд
Из борджиевых рук — и к жизни не вернулся.

Но с нами — дивный звук, таинственный мотив.
Столетие спустя очнулась флейта эта!
Ведь тот, кто хвалит жизнь, всегда красноречив.
Бездомная хвала, трагическая мета.
Бессонное, шуми! Подкрадывайся, бей
В беспамятный висок горячею волною,
Приманивай, синей,
Как призрак дорогой под снежной пеленою.

Кушнер А.

*****

Батюшков

Словно гуляка с волшебною тростью,
Батюшков нежный со мною живет.
Он тополями шагает в замостье,
Нюхает розу и Дафну поет.
Ни на минуту не веря в разлуку,
Кажется, я поклонился ему:
В светлой перчатке холодную руку
Я с лихорадочной завистью жму.
Он усмехнулся. Я молвил: спасибо.
И не нашел от смущения слов:
Ни у кого — этих звуков изгибы…
И никогда — этот говор валов…
Наше мученье и наше богатство,
Косноязычный, с собой он принес
Шум стихотворства и колокол братства
И гармоничный проливень слез.
И отвечал мне оплакавший Тасса:
Я к величаньям еще не привык;
Только стихов виноградное мясо
Мне освежило случайно язык…
Что ж! Поднимай удивленные брови,
Ты, горожанин и друг горожан,
Вечные сны, как образчики крови,
Переливай из стакана в стакан…

Осип Мандельштам

*****

К Батюшкову

Мой милый, мой поэт,
Товарищ с юных лет!
Приду я неотменно
В твой угол, отчужденный
Презрительных забот,
И шума, и хлопот,
Толпящихся бессменно
У Крезовых ворот.
Пусть, златом не богаты,
Твоей смиренной хаты
Блюстители-пенаты
Тебя не обрекли
За шумной колесницей
Полубогов земли
Тащить шаги твои,
И в дом твой не ввели
Фортуны с вереницей
Затейливых страстей.
Пусть у твоих дверей
Привратник горделивый
Не будет с булавой
Веселости игривой
Отказывать, спесивой
Качая головой;
А скуке, шестерней
Приехавшей шумливо
С гостями позевать,
Дверь настежь растворять
Рукою торопливой!
И пусть в прихожей звон
О друге не доложит;
Но сердце, статься может,
Шепнет тебе: вот он!
Пусть в храмине опрятной,
Уютной и приятной
Для граций и друзей,
Слепить не будут взоров
Ни выделка уборов —
Труд тысячи людей, —
Ни белизна фарфоров,
Ни горы хрусталей,
Сияющих, но бренных,
Как счастье прилепленных
К их блеску богачей,
Фортуны своенравной
Балованных детей!
Природа-мать издавна
Поэтам избрала
Тропинку здесь простую,
Посредственность златую
В подруги им дала.
Виргилия приятель,
Любимый наш певец,
Не приторный ласкатель,
Не суетный мудрец,
Гораций не был знатным,
Под небом благодатным,
Тибурских рощ в тени
Он радостные дни
Умеренности ясной
С улыбкой посвящал,
Друг Делии прекрасной,
Богатства не желал.
И староста Пафоса,
Девицами Теоса
При сединах увит,
Не в мраморных чертогах,
Не при златых порогах
Угащивал харит!
Стихов своих игривых
Мне свиток приготовь,
Стихов красноречивых,
И пылких и счастливых,
Где дружбу и любовь
Ты, сердцем вдохновенный,
Поешь непринужденно,
И где пленяешь нас
Не громом пухлых фраз
Раздутых Цицеронов,
Не пискотнею стонов
Тщедушных селадонов,
Причесанных в тупей,
И не знобящим жаром,
Лирическим угаром
Пиндаров наших дней!
Расколом к смертной казни
Приговоренный Вкус,
Наставник лучший муз,
Исполненный боязни,
Укрылся от врагов
Под твой счастливый кров.
Да будет неотлучно
Тебя он осенять,
Да будет охранять
Тебя от шайки скучной
Вралей, вестовщиков,
И прозы и стихов
Работников поденных,
Невежеством клейменных
Пристрастия рабов!
Да, убояся бога,
Живущего с тобой,
Дверей твоих порога
Не осквернят ногой.
Да западет дорога
К тебе, любимец мой,
Сей сволочи бездумной,
И суетной и шумной
Толпе забот лихих,
Как древле коршун жадный,
Грызущих беспощадно
Усердных слуг своих!
Но резвость, но веселья —
Товарищи безделья —
И Вакх под вечерок
С Токаем престарелым
И причетом веселым
Пускай полетом смелым
В твой мчатся уголок;
А там любовь позднее
Пускай в условный срок
Придет к тебе, краснея, —
И двери на замок!
О друг мой! мне уж зрится:
Твой скромный камелек
Тихохонько курится,
Вокруг него садится
Приятелей кружок;
Они слетелись вместе
На дружеский твой зов
Из разных все концов.
Здесь на почетном месте
Почетный наш поэт,
Белева мирный житель
И равнодушный зритель
Приманчивых сует.
Жуковский, в ранни годы
Гораций-Эпиктет.
Здесь с берега свободы,
Художеств, чудаков,
Карикатур удачных,
Радклиф, Шекспиров мрачных,
Ростбифа и бойцов —
Наш Северин любезный;
Пусть нас делили бездны
Зияющих морей,
Но он не изменился
И другом возвратился
В объятия друзей!
Питомец сладострастья,
Друг лакомых пиров,
Красавиц и стихов,
Дитя румяный счастья,
И ты, Тургенев, к нам!
И ты, наследник тула
Опасных стрел глупцам
Игривого Катулла,
О Блудов, наш остряк!
Завистников нахальных
И комиков печальных
Непримиримый враг!
Круг избранный, бесценный
Товарищей-друзей!
Вам дни мои смиренны
И вам души моей
Обеты сокровенны!
Меня не будут зреть
В прислужниках гордыни,
И не заманит сеть
Меня слепой богини!
Вам, вам одним владеть
Веселыми годами,
Для вас хочу и с вами
Я жить и умереть!

Пётр Вяземский

*****

Я, словно Батюшков
С душою омраченной,
Смотрю в окно,
Молчание храня.
Все умерло во мне.
Лишь близким удрученно
Я говорю:
— Не трогайте меня.
Не трогайте мою
Болезненную память —
Она еще хранит
Восторги бытия.
Не разжигайте вновь
Губительное пламя.
Погибло все.
Погиб и я.
Но пепел, пепел
От любви сожженной
Стучится
В черный вакуум души.
Преступник я
Иль жалкий прокаженный,
Сокрывшийся
В заснеженной глуши?
Что сделал я,
Потворствуя гордыне?
Зачем себя в глуши похоронил
И сжег мосты?
И для чего доныне
Я этот пепел
Мстительно хранил?
О, как двусмысленны
Высокие примеры!
При чем здесь Батюшков
И северная глушь?
Зачем мне жизнь
Без воли и без веры,
Вся эта поэтическая чушь?
Смотрю в окно
Бессмысленно и тупо.
Для нищих духом —
Нищая сума.
Жизнь завершается
На удивленье глупо —
Я, кажется, схожу с ума…

Шагинов В.