Стихи о Цветаевой Марине Ивановне

Жила была девочка Марина Цветаева!
Как грустная свеча потихоньку таяла…
Душу из боли вылавливала, как осётру из моря, —
Стихи писала про любовь, про жизнь, про горе.
Левым плечом в синюю звезду упиралась,
осознавая, что жить ей оставалось малость…
Дождь горчил на её губах слезами солёнными, —
продолжала в мир всматриваться глазами удивлёнными!
В тонкой белой блузке, цветами яркими вышитой,
уходила из жизни Марина, прося пощады у Всевышнего…
О боже, она совсем легко одетая, замерзнет, милая,
улетающая в зиму птичка летняя! Взмах крыльями…

Яни Сит

*****

Марина Цветаева — известная, талантливая поэтесса,
Прозаик и переводчица не нашла себе в жизни места.
Она ушла внезапно, покинув близких и поклонников.
Набросила петлю на шею, оставив своё тело покойное.
Грустный конец, ну а какое ж было начало Марины?
Стихи писала с шести лет будто художница картины.
Талант, многогранность проявились с самого детства.
От предназначенной свыше судьбы некуда было деться.
Судьба Цветаевой оказалась сложной, а путь тернистым.
Девочка росла отчуждённой… с душой ранимой, чистой.
Была независимой она, скрытной и бескомпромиссной
По отношению к семье, друзьям, коллегам, своей жизни.
Боролась за самовыражение и против социальной роли.
В итоге выпала ей нелёгкая творческая и женская доля.
Цветаевой эмоциональность, страсть и смена настроения
Явились основой её творческих открытий, вдохновения.
Меняла стиль, манеру, ритм, суть излагая высоко технично.
При этом форма выражения Цветаевой была эстетичной.
Темы в начале её творчества — лирические, романтические.
Со временем же — мифологические, грустные, трагические.
Марина ощущала себя непонятой, отвергнутой и одинокой.
Внутренне воспринимала мир она глубоко, остро и тонко.
Ей сложно было в окружении отыскать родственную душу.
А с инородными она не желала общаться и даже их слушать.
Она была несдержанной и резкой в ситуациях критических.
В текущей реальности писала прозу, поэмы драматические.
Возвышенность её души не вписывалась в события времени.
Тяготы лишали её сил, жизнь становилась для неё бременем.
Цветаева сопоставляла себя с образами своих произведений,
Передавая суть, содержание своих идей, желаний и видений.
В реальной жизни с обстоятельствами она не смогла смириться.
За сына страх, тяготы подтолкнули на страшный шаг решиться.
Мы вспоминаем Марину Цветаеву 8 октября, день её рождения.
Ей не хватило в жизни мужества и стойкости, воли и терпения.
Мы будем помнить её неоценимый вклад в искусство и историю.
В произведениях её отражение, исповедание в форме аллегории.

Мила Альпер

*****

Когда я говорю «Цветаева», я плачу,
Как будто это я воскрес на третий день
Поведать о ее блаженной неудаче,
О первенстве ее и о ее беде…

О нищенстве хочу поведать я особо:
Не многим привелось быть нищими в глуши.
Переступить порог некрашеного гроба,
А после раздавать сокровища души.

Не знаю почему, но мнится мне Марина
То в образе босой бродяжки на заре,
То спутницей Христа у стен Иерусалима,
А то хромающей собакой во дворе.

Когда я говорю «Цветаева», мне больно,
Как будто это я отнял последний грош
У той, что всю себя раздала добровольно,
Раздала всю себя от сердца до подошв.

Когда я говорю «Цветаева», полмира
Бредет за мной толпой и нищих и собак —
Как горько мне дышать душой твоей, Марина,
Как будто мать и гроб на плачущих губах.

Айзенштадт В.

*****

М. И. Цветаевой

Неисчисляемы
Орбиты серебряного прискорбия,
Где праздномыслия
Повисли —
Тучи…

Среди них —
Тихо пою стих
В неосязаемые угодия
Ваших образов:

Ваши молитвы —
Малиновые мелодии
И —
Непобедимые ритмы.

Андрей Белый

*****

Поговорить бы хоть теперь, Марина!
При жизни не пришлось. Теперь вас нет.
Но слышится мне голос лебединый,
Как вестник торжества и вестник бед.

При жизни не пришлось. Не я виною.
Литература — шриглашенье в ад,
Куда я радостно входил, не скрою,
Откуда никому — путей назад.

Не я виной. Как много в мире боли.
Но ведь и вас я не виню ни в чем.
Всё — по случайности, всё — по неволе.
Как чудно жить. Как плохо мы живем.

Адамович Г.

*****

Смотрят снова глазами незрячими
Матерь Божья и Спаситель-Младенец.
Пахнет ладаном, маслом и воском.
Церковь тихими полнится плачами.
Тают свечи у юных смиренниц
В кулачке окоченелом и жестком.

Ах, от смерти моей уведи меня,
Ты, чьи руки загорелы и свежи,
Ты, что мимо прошла, раззадоря!
Не в твоем ли отчаянном имени
Ветер всех буревых побережий,
О, Марина, соименница моря!

Парнок София

*****

Пусть варвары беснуются в столице,
В твоих дворцах разбиты зеркала…
Доверил я шифрованной странице
Твой старый герб девический — Орла!

Мне надо стать лгуном, как Казанова,
Перекричать в палате мятежей
Всех спорщиков и превратиться снова
В мальчишку и глотателя ножей.

Павел Антокольский

*****

Смотрят снова глазами незрячими
Матерь Божья и Спаситель-Младенец.
Пахнет ладаном, маслом и воском.
Церковь тихими полнится плачами.
Тают свечи у юных смиренниц
В кулачке окоченелом и жестком.

Ах, от смерти моей уведи меня,
Ты, чьи руки загорелы и свежи,
Ты, что мимо прошла, раззадоря!
Не в твоем ли отчаянном имени
Ветер всех буревых побережий,
О, Марина, соименница моря!

Парнок София

*****

Моё тело дремлет в забытьи,
Я борюсь с рожденными во сне стихами.
Где-то по весне бегут ручьи
Ямбами, хореями, строк’ами!

Не допев, они тревожат женский сон,
Их лиризм — сладок, безмятежен, гулок —
Внемлет сонному дыханью в унисон…
Просыпаюсь, попадаю в тихий переулок.

Здесь бродячий славный музыкант
На губной гармошечке играет,
Раскрывая нежный свой талант..,
Птицы утренние п’o ветру летают!

Незнакомка в голубом плаще.., —
Лик Цветаевой Марины в ней я вижу!
Строки женственные в радужном луче…
Муза приземляется на землю к сердцу ближе!

Яни Сит

*****

— 1 —

Объятие петли, тугие ножны,
В них тела непослушного клинок.
О, боже! Если б было так возможно,
Чтобы земля вдруг выгнулась у ног
Ее! Веревочное жало
Обвило шею, стянут в горле крик,
И тело, наподобие кинжала,
Болтается на поясе земли.

— 2 —

Вьется жизнь веревкой длинной,
Как самой ее порвать?
Разве можно Вас, Марина,
С смертным холодом связать?
В крике порванные связки
И простужены в пути.
Неужель другой повязки,
Кроме петли не найти?

Рест А.

*****

Славные женщины века двадцатого
Прекрасно себя проявили:
Марина Цветаева, Анна Ахматова
И Нонна Гаприндашвили!

Николай Глазков

*****

Марина! В этом имени
Величие империи
Вне времени (вот именно!),
Что пушкинскими перьями
Вела отсчет, и верстами
В цветаевские ереси,
И ребрами, разверстыми
Для сердца — с ним не меряйся:
Пииту не соперница —
Сподвижница, сподручница!
Безмерности не мерятся,
Не пробуй, не получится.
Себя отдав — не менее,
Огранена в поэзию,
А на земле каменьями
Босую душу резала.
Все временно, тем более
Непостоянство памяти.
Что в грудь вонзали кольями,
Оставила венками ты,
Рябинами-рубинами,
Рубцами ран душевными,
Раздарена (вот именно)
В чернь — белыми царевнами.
Но память отупелая
Все шутит с нами шуточки…
Марина! Птица белая!
Хотя бы на минуточку
Останьтесь с нами, грешными,
Чарующая грешница.
Просторами безбрежными
Торчит твоя столешница.
Мы вышли из доверия,
Кому теперь завещана
Поэзии империя?
Меж поколений — трещина,
Глубокая размоина
Водою Леты вымыта.
Коль все теперь дозволено,
Забудут все. Но имя-то
Останется?..

Серебрякова Изольда

*****

Не приголубили, не отогрели,
Гибель твою отвратить не сумели.
Неискупаемый смертный грех
Так и остался на всех, на всех.
Господи, как ты была одинока!
Приноровлялась к жизни жестокой…
Даже твой сын в свой недолгий срок —
Как беспощадно он был жесток!
Сил не хватает помнить про это.
Вечно в работе, всегда в нищете,
Вечно в полете… О, путь поэта!
Время не то и люди не те.

Петровых М.

*****

Ты ему посвящала стихи,
Всплеском волн упивались строки.
Ты ему, но для нас, о любви,
Обнажала как отмель, вздохи.

Мари-и-на, я слышу всплеск,
Мари-и-на, любовь и нежность.
Чувств бездонных глубокий свет,
Океаном распахнуто небо.

Ты морская, и плещут стихи,
Ты безбрежна, и чувства искрят,
И поднимут, и в небытии
Нас оставят. Оставят нам Вас.

Аверина-Борисова Галина

*****

Я приехала поцеловать землю, где стоял цветаевский дом.
Но сделано так, чтобы это никто не смог.
Не целовать же, в самом деле, грязный бетон,
На котором топтались недавно сотни ног.
О, зловещий символ — плясать на памяти, на костях…
— Танцплощадку надо? Цветаевский дом снести!
Чтобы не был больше никто у сестер в гостях…
Ты прости нас, Марина. Ася, ты нас прости.
Только гости едут и едут, идут и идут.
До земли поклонюсь Оке, берегам, лесам,
Детству светлому, что навеки осталось тут,
Двум девчонкам московским, чистым их голосам.

*****

То не лёд опасный, ладожский,
Зашатался, заскрипел —
Это берег твой елабужский
Принимать нас не хотел.
Он закутался туманами,
Словно заячьей дохой,
Да с рябиновыми ранами,
Да с Марининой строкой.
Пробивали сосны вышками
Тот туман, густой, как мёд.
Появлялся берег шишкинский —
Словно мишка воду пьёт.
Пелена спадала, таяла,
Млела камская вода…
Думала ль тогда Цветаева
Здесь остаться навсегда?

*****

Аллилуйи не спеть над тобою…
И в кадильнице ладан иссяк
Там соленой безбрежной тоскою
В райской гавани плачет моряк.

Но ему не дождаться отрады
Не шагнуть с табурета в чертог
Только черные прутья ограды
Сквозь простуженный утренний смок…

Тот, кто был всех на свете роднее,
И не близок теперь и не мил
Как скалистый абрис Коктебеля,
Где Волошинский профиль застыл.

На пурпурной заре умирая
Ни границ теперь… ни завес…
Пусть посланец забытого рая
Отвоюет тебя у небес.

Это песня тебе, Марина,
Вечно трепетно-юная,
Пригвожденная так невинно,
Златовласая ты моя…

*****

Отравляющий воздух разлада…
Ревность, зависть — зиянье прорех.
Не делите Марину, не надо,
Ведь огня её хватит на всех.

Не делите её, не делите!
Всё оставив, ушла налегке…
Сберегите её, сохраните,
Чтоб — ни слову пропасть, ни строке.

Хватит всем её страсти и боли,
И метафор, и мыслей, и мук.
Пусть усилится нашей любовью
Запредельный Цветаевский звук.

Пусть учёный открытья свершает!
Пусть костёр у Тарусы горит!
А душа у Марины большая.
Всё приемлет. И всех приютит.

Невзорова И.

*****

Одна, ни в чем не схожая,
Несхожеством горда,
Дорогою прохожею
Не шла ты никогда.

Ты видела и слышала
По-своему всегда,
Своим узором вышила
Пролетные года.

К укорам равнодушная
И в дружестве трудна,
Одной себе послушная —
Осталась ты одна.

И, не стерпев изгнания,
Домой вернулась вдруг,
Но там нашла страдания,
Веревку, стул да крюк.

И в петле непреклонная
Склонилась голова,
И смолкли самозвонные
Ударные слова.

Сумбатов В.

*****

Каждый год на исходе лета
Ставлю свечку за упокой.
Ты прости ей, Господи, это —
Не владела она собой.
В поднебесье душа рванулась,
И осталась внизу Земля…
До Елабуги затянулась
Роковая её петля.
Выпал век сумасшедший, бурный…
И людской не пугает суд.
Муж, и дочь, и сестра — по тюрьмам,
И стихи уже не спасут.
Уходила скорбя и веря —
Мол, не будет сынок забыт…
Убивает поэтов время.
Убивает поэтов быт.
Ад ли, рай — было всё едино.
И открылась в бессмертье дверь…
Если знала бы ты, Марина,
Как мы любим тебя теперь!
Без вины и корюсь, и маюсь —
Если б кто-нибудь был с тобой!
Горький август, Маринин август.
Ставлю свечку
за упокой.

Григорьева Ольга

*****

Мы рады друг другу, как будто родня.
А что удивляться — душа-то едина!
Запрыгал по веткам бельчонок огня —
То снова костер зажигает Марина.
Она — между нами, она где-то здесь,
В Тарусу она не могла не приехать.
Ну, может, ушла за валежником в лес
И слышит стихов своих гулкое эхо.
На цыпочки встали березы и клен,
Косится пичуга испуганным глазом…
И мир ошарашен, и мир удивлен —
Он заново, заново, заново назван!
Пылают поленья, смолисты, сухи…
Слова — неподкупны. Сердца — неподсудны.
Вот так же порой обжигают стихи.
Сжигают поэты не ветки, а судьбы.
…Когда вдруг покажется:
жизнь — это вздор,
Задушит змея равнодушья и сплетен,
Зажгите с друзьями Маринин костер,
И руки, и лица, и души согрейте!

*****

Помнишь, гераневая Елабуга,
ту городскую, что вечность назад
долго курила, курила, как плакала,
твой разъедающий самосад.
Бога просила молитвенно, ранено,
чтобы ей дали белье постирать.
Вы мне позвольте, Марина Ивановна,
там, где вы жили, чуть-чуть постоять.
Бабка открыла калитку зыбучую:
«Пытка под старость — незнамо за что.
Ходют и ходют — ну прямо замучили.
Дом бы продать, да не купит никто.
Помню — была она строгая, крупная.
Не подходила ей стирка белья.
Не управлялась она с самокрутками.
Я их крутила. Веревку — не я…»
Сирые сени. Слепые. Те самые,
где оказалась пенька хороша,
где напослед леденящею Камою
губы смочить привелось из ковша.
Гвоздь, а не крюк. Он граненый, увесистый
для хомутов, для рыбацких снастей.
Слишком здесь низко, чтоб взять и повеситься.
Вот удавиться — оно попростей.
Ну а старушка, что выжила впроголодь,
мне говорит, будто важный я гость:
«Как мне с гвоздем-то? Все смотрят и трогают…
Может, возьмете себе этот гвоздь?»
Бабушка, я вас прошу как о милости —
только не спрашивайте опять:
«А отчего она самоубилась-то?
Вы ведь ученый… Вам легче понять…»
Бабушка, страшно мне в сенцах и комнате.
Мне бы поплакать на вашем плече.
Есть лишь убийства на свете — запомните.
Самоубийств не бывает вообще.

Евгений Евтушенко

*****

День рождения Марины
Гроздья красные рябины,
Золотое чудо дня.
День рождения Марины —
День рождения меня.
Все поэты одиноки,
Но важна иная связь.
Не прочти я эти строки,
И душа б ни родилась.
Я была бы комом глины,
Веткой хвороста сырой,
Без огня моей Марины
Я была б совсем другой.
Но — явилась и воскресла,
Подарила мир и жизнь.
Увела в такие бездны,
Подняла в такую высь…
И слились в одном теченьи
И восторг, и страсть, и грусть.
И за все ее мученья
Я сегодня помолюсь.
И благословляю снова
За поэта бытиё,
День Иоанна Богослова,
Подаривший нам её.

Колокольчик из Тарусы
Вечер долгий, зимний, грустный,
Одиночество сквозит…
Колокольчик из Тарусы
На столе моем стоит.
Подержу его в ладошке,
Потрясу его слегка —
Разольется под окошком
Синеокая Ока.
Вспыхнет полдень — жарок, ясен,
Захлестнет иная жизнь,
А Марина вместе с Асей
Побегут с пригорка вниз.
Век прошел — они все те же,
С неизбывной жаждой жить!
И Таруса манит, держит,
Не дает о них забыть.
…Встрепенусь, опомнюсь ночью
Над цветаевской строкой.
Чудо? Сказка? — Колокольчик
Бирюзово-золотой.

*****

Седая даль, морская гладь и ветер,
Поющий, о несбыточном моля.
В такое утро я внезапно встретил
Тебя, подруга ранняя моя.

Тебя, Марина, вестница моряны!
Ты шла по тучам и по гребням скал.
И только дым зеленый и багряный
Твои седые волосы ласкал.

И только вырез полосы прибрежной
В хрустящей гальке лоснился чуть-чуть.
Так повторился он, твой зарубежный,
Твой эмигрантский, обреченный путь.

Иль, может быть, в арбатских переулках.
Но подожди, дай разглядеть мне след
Твоих шагов, стремительных и гулких,
Сама помолодей на сорок лет.

Иль, может быть, в Париже или в Праге…
Но подожди, остановись, не плачь!
Зачем он сброшен и лежит во прахе,
Твой страннический, твой потертый плащ?

Зачем в глазах остеклянела дико
Посмертная одна голубизна?
Не оборачивайся, Эвридика,
Назад, в провал беспамятного сна!

Не оборачивайся! Слышишь? Снова
Шумит крылами время над тобой.
В бездонной зыби зеркала дневного
Сверкают скалы, пенится прибой…

Вот он — твой Крым. Вот молодость, вот детство,
Распахнутое настежь на ветру.
Вот будущее. Стоит лишь вглядеться —
Отыщешь дочь, и мужа, и сестру.

Тот бедный мальчик, что пошел на гибель,
В соленых брызгах с головы до ног.
О, если даже без вести он выбыл,
С тобою рядом он не одинок.

И звезды упадут тебе на плечи!
Зачем же гаснут смутные черты
И так далёко — далеко — далече
Едва заметно усмехнулась ты?

Зачем твой взгляд рассеянный ответил
Беспамятством, едва только возник?
То утро, та морская доля, тот вечер
С тобой, Марина. Смерти нет для них.

Павел Антокольский

*****

Средь могил елабужских кладбищ
Есть одна обитель под землёю,-
Нет над ней холма, но чередою
Льнут сюда изгнанники судбищ.

Горько тут —
Немое отцвело.
На земле бестравой — кисть рябины…
Вот и всё, что сталось от Марины.
После жизни праху повезло —
Даль вокруг раздольна и былинна.
И светло. О, боже, как светло!

Только возле входа, как беда,
Лёг громоздкий камень. От собратьев
По перу. Вослед былым проклятьям.
Как похмелье рабьего стыда —
Никому неправда никогда
Не разжала горловых объятий.

Ей легко, наверно,
Оттого,
Что её не камнем придавили…
Подвели к черте и погубили,
Вот и — кроме строчек — ничего.

Горько тут. Томит видений рой.
Над могилой — ни креста, ни слова.
Что ж, Марина, доля здесь христова —
Жизнь поэта краше в жизни той.
Признаёт страна поэтов снова
После ночи страшной, гробовой.

Жизнь — как остров, твердь на берегу,
Смерть с бессмертьем-морем. Вал наивно
Даже богу слабой половины
В штормовом осаживать скаку.
…Оттого ль при имени Марина
Пенный плеск качается в мозгу?

Рок — проклятье хрупких в смутный час.
За границей душно невозможно!
Муж-красавец, дочка, сын… Как тошно
Знать теперь, что ожидало вас.

Лиха ждать того и не могли вы!
Заманили люди ли, судьба?
Да не подло ль жизнь всегда права,
Над упавшим встав кустом крапивы?!
Пред глотком свинца его мольба:
— Были б только дочка с мамой живы…

(Тридцать невозможных, гиблых лет.
Сотни тысяч канули в трясине.
Клеек мёртвый хват той паутины —
Монумента им и ныне нет.)

Палачи всеруки и глумливы.
Повторить осталось путь других… —
Как тут жить, когда огнём под дых!
И вдали, склоняясь, плачут ивы.
С верой легче оставлять живых:
— Были б только дочка с сыном живы…

Завлекли российские поля,
Век счастливый был в мечтах отмерен…
Мнёт судьба иначе: муж расстрелян,
Лагеря — одной, другой — петля,
И могилы нет — лишь тополя…
Мир стоит в смирение потерян.

Матюхин Павел