Стихи про дворец

Прежде строили, сейчас,
Зданья, важные для нас —
Видим, словно бы «ларец»,
А зовём его: дворец.

Талызин Владимир

*****

Каменщик был и Король я — и, знанье свое ценя,
Как Мастер, решил построить Дворец, достойный меня.
Когда разрыли поверхность, то под землей нашли
Дворец, как умеют строить только одни Короли.

Он был безобразно сделан, не стоил план ничего,
Туда и сюда, бесцельно, разбегался фундамент его.
Кладка была неумелой, но на каждом я камне читал:
«Вслед за мною идет Строитель. Скажите ему — я знал».

Ловкий, в моих проходах, в подземных траншеях моих
Я валил косяки и камни и заново ставил их.
Я пускал его мрамор в дело, известью крыл Дворец,
Принимая и отвергая то, что оставил мертвец.

Не презирал я, не славил; но, разобрав до конца,
Прочел в низвергнутом зданье сердце его творца.
Словно он сам рассказал мне, стал мне понятным таким
Облик его сновиденья в плане, задуманном им.

Каменщик был и Король я — в полдень гордыни моей
Они принесли мне Слово, Слово из Мира теней.
Шепнули: «Кончать не должно! Ты выполнил меру работ,
Как и тот, твой дворец — добыча того, кто потом придет».

Я отозвал рабочих от кранов, от верфей, из ям
И все, что я сделал, бросил на веру неверным годам.
Но надпись носили камни, и дерево, и металл:
«Вслед за мною идет Строитель. Скажите ему — я знал.»

Редьярд Джозеф Киплинг
(Перевод — А. Оношкович-Яцына)

*****

Мой мир, мой дом, мой сказочный дворец,
Построенный из солнца, ветра, моря.
Он, как волшебный дорогой ларец,
Наполнен запахом любви и горя.

Там все богатства выложены в ряд:
Горят алмазы, жемчуга, сапфиры.
Там зимний серебристый мой наряд,
Осенний золотой кокошник дивный.

И летняя парча, атлас, сафьян
В том сундуке из года в год хранится.
Весны душистый, пестрый сарафан,
Платки цветастые из чудо-ситца.

Я в том дворце живу и день, и ночь,
Храня от всех свои мечты и грезы.
Там мои дети: внучка, сын и дочь,
Там мое счастье, мои смех и слезы.

*****

Сказки, знаю нас — напрасно вы не молвитесь!
Ведь недаром сон я помню до сих пор:
я сижу у синя моря, добрый молодец.
Я кручинюсь. Я оперся о топор.

Призывал меня вчера к себе царь-батюшка
и такие мне говаривал слова:
«На тебе, гляжу, заплатанное платьишко,
да и лапти твои держатся едва.

Гей, возьмите, мои слуги, добра молодца,
отведите его к синю морю вы.
А не сделает к утру — пускай помолится.
Не сносить ему шалавой головы!

Вы ведите его к морю, да не цацкайтесь!»
Благодарно я склонился до земли.
Подхватили меня крепко слуги царские
и сюда, на эту кручу, привели.

Был не очень-то настроен веселиться я,
как избавиться, не знал я, от беды.
Вдруг я вижу что Премудрой Василисою
появляешься ты прямо из воды!

На меня ты, подбодряя словно, глянула
и, пройдя по морю синему пешком,
трижды топнула решительно сафьяновым,
шитым золотом заморским сапожком.

Там, где бровью указала чернодужною,
затвердели волны глыбами земли.
Где на землю кику бросила жемчужную,
там палаты камня белого взошли.

И смотрел, застыв на круче, удивленно я,
как, улыбкой создавая острова,
доставала ты, шутя, сады зеленые
то из лева, то из права рукава.

Птиц пустила в небеса, мосты расставила.
«Будь спокоен! — мне сказала. — Можешь спать».
И скользнула легкой тенью, и растаяла,
и оставила до случая опять.

А наутро просыпаюсь я от гомона.
Вижу я — стоит народ, разинув рот.
Вижу — движется ко мне толпа огромная,
окружает и к царю меня ведет.

Царь дарит меня и милостью и ласкою
(правда, милость государя до поры),
но пока хожу, одет в наряды фряжские,
и уже поют мне славу гусляры.

И не знают люди, чудом ослепленные,
что не я — его действительный творец,
что не мной сады посажены зеленые
и построен белокаменный дворец…

Евгений Евтушенко

*****

Версаль

По этой
дороге,
спеша во дворец,
бесчисленные Людовики
трясли
в шелках
золочёных каретц
телес
десятипудовики.
И ляжек
своих
отмахав шатуны,
по ней,
марсельезой пропет,
плюя на корону,
теряя штаны,
бежал
из Парижа
Капет.
Теперь
по ней
весёлый Париж
гоняет
авто рассияв, —
кокотки,
рантье, подсчитавший барыш,
американцы
и я.
Версаль.
Возглас первый:
«Хорошо жили стервы!»
Дворцы
на тыщи спален и зал —
и в каждой
и стол
и кровать.
Таких
вторых
и построить нельзя —
хоть целую жизнь
воровать!
А за дворцом,
и сюды
и туды,
чтоб жизнь им
была
свежа,
пруды,
фонтаны,
и снова пруды
с фонтаном
из медных жаб.
Вокруг,
в поощренье
жантильных манер,
дорожки
полны статуями —
везде Аполлоны,
а этих
Венер
безруких, —
так целые уймы.
А дальше —
жилья
для их Помпадурш —
Большой Трианон
и Маленький.
Вот тут
Помпадуршу
водили под душ,
вот тут
помпадуршины спаленки.
Смотрю на жизнь —
ах, как не нова!
Красивость —
аж дух выматывает!
Как будто
влип
в акварель Бенуа,
к каким-то
стишкам Ахматовой.
Я все осмотрел,
поощупал вещи.
Из всей
красотищи этой
мне
больше всего
понравилась трещина
на столике
Антуанетты.
В него
штыка революции
клин
вогнали,
пляша под распевку,
когда
санкюлоты
поволокли
на эшафот
королевку.
Смотрю,
а всё же —
завидные видики!
Сады завидные —
в розах!
Скорей бы
культуру
такой же выделки,
но в новый,
машинный ро́змах!
В музеи
вот эти
лачуги б вымести!
Сюда бы —
стальной
и стекольный
рабочий дворец
миллионной вместимости, —
такой,
чтоб и глазу больно.
Всем,
ещё имеющим
купоны
и монеты,
всем царям —
ещё имеющимся —
в назидание:
с гильотины неба,
головой Антуанетты,
солнце
покатилось
умирать на зданиях.
Расплылась
и лип
и каштанов толпа,
слегка
листочки ворся.
Прозрачный
вечерний
небесный колпак
закрыл
музейный Версаль.

Владимир Маяковский

*****

Воронцовский дворец

Свободно рисует мазками наброски
Кисть памяти в ярком мерцании красок…
И в первом этюде — Дворец Воронцовский, —
Одна из красивых и истинных сказок.

Хранят до сих пор дух истории чинно —
И белый рояль в золочённых узорах,
Бесценные залы в убранстве старинном,
И лики с портретов, и судьбы во взорах.

«Ай Петри» — гора смотрит так же, вдыхая
В мощь арок и стен красоту своей стати,
И дух замирает, с сознаньем играя,
И запах цветов окрыляет объятьем.

Сад зимний, плющом тех столетий обвитый,
В нём — девочки каменной нежность живая.
Морские прелестные, чудные виды…
В них нет до сих пор ни конца и ни края.

Колонны со львами, сидящими строго,
Манящие таинством снова и снова.
Мазок для восторга — и мало,и много…
Но как он прекрасен — Дворец Воронцова!

Зяблева Елена

*****

Екатерининский дворец

Как хороши творения Растрелли!..
Идут века, спешат за днями дни.
Дворцы ветшали и в огне горели,
Но жизнь, как Феникс, празднуют они.
Недальний поезд в город муз доставит.
Как золотятся церкви купола!
То не воздушный замок — не растает,
А украшенье Царского Села —
Дворец! — пышней его и нет на свете,
Чей облик царственный неповторим,
Чья роскошь отдана Елизавете,
Но помнит он и двух Екатерин.

Покой и всплеск — как ритм организован!
Пускай здесь бились волны трех веков,
Гармонией небесно-бирюзовой
Душа спасется от земных оков.
Ликует дух, свободен и беспечен!
Размах и блеск — превыше всех наград!
Здесь каждый шаг — предчувствие и встреча,
А нить времен легко ведет назад.
Сбрось суету — волшебный миг единый
Перенесет тебя через века.
Век восемнадцатый… Его средина
Как сердцевина яркого цветка.

Среди боскетов, кружевных партеров,
Скульптур, блестящих водяных зеркал
Цветут улыбки дам и кавалеров…
Из парка мы войдем в роскошный зал.
Дворцовый рай — земных богов услада!
Продлится в глубине зеркальных волн,
Как тайна, Золотая анфилада,
Где солнца луч узорами пленён.
Оттуда, как в живом калейдоскопе,
Видением, блестящим миражом,
Растущим на глазах, являлась вскоре
Царица, и любой заворожён.

Пусть вы посол, а вы — простой вельможа,
Я — фрейлина, мы все осознаём,
Как на бессмертных смертная похожа
В торжественном величии своём.
Но, шествуя привычно важно мимо
Голов склонённых к трону своему,
Вдруг улыбнется по-земному мило
И вам, и мне, и всем, и никому.
Но мы-то знаем, как недолговечна
Вся эта милость с барского плеча.
Привет всем нерасчетливо-беспечным,
Кто волю чтит, кто сам себе свеча!

С уютом царским разве мы не сладим?
Чертог всеобщий, распахни нам вход!
Вот мы идем, вольны, по анфиладе…
Нет, не вольны — ведет экскурсовод,
Из прошлой жизни тайны излагая,
«Не прикасаться!» — строго говорит.
И оживает рядом жизнь другая:
Фарфор, картины, бронза, малахит.
Узоры на стенах цветут игриво,
Под позолотой — тонкая резьба.
Барочные мотивы прихотливы
И зыбки, как неясная судьба.

В одежде непонятного фасона
Там, в зеркалах, мелькнула чья-то тень…
О, это, видно, знатная персона!
Какой сегодня век? И что за день?
Каким гостям — изысканность сервиза?

Барочный блеск раздвинул грани стен.
Дворец собой бросает миру вызов.
Пространству. Временам. И смертным всем.

Шаляпина Светлана