Стихи про палача

Палач не знает роздыха!..
Но всё же, чёрт возьми,
Работа-то на воздухе,
Работа-то с людьми.

Владимир Вишневский

*****

А на рассвете казнь…
Палач в обличье женщины
Передо мной…
Я четки сжимаю твердою рукой.
И рвется нить… Рассыпались мечты..
Ну что ж, томить меня не надо,
молчаньем темноты…
Руби коли палач сегодня Вы.
Я голову склоняю за вашу «добродетель»…
И стоило же вам Конфунция учить? И время торопить?
Ваш род поймет, зной сей, секрет…
По вашему любви же нет?
И казнена любовь была, тогда,
Все заросло, а вам не сон, вы ищите ее по свету.
В мечтах, блуждая в пустоте.
За что, тогда назначен приговор, роль палача, кому-то
вновь достанется она…

Сэмуа Майсурадзе

*****

На шее моей затянулась петля
Не дав мне еще раз вздохнуть
И резкая боль, словно острый клинок
Внезапно вспорола мне грудь

Мне страшно, от боли готов я кричать
Но нет уж! я лучше умру
Чем буду глупцов и зевак потешать
И выть, словно волк, на луну

«Палач! Обернись, посмотри на меня!
К тебе я сегодня приду!
И всю свою жизнь, что проводишь ты в снах
Со мной проведешь ты в аду!»

Петля до отказа мне врезалась в плоть
И жизни потух огонек
И дух, мое тело сумев побороть
Неслышно шепнул: «Путь далек…»

И взмыла в пространство людская душа
Очнувшись от мыслей и слов
И цель у нее есть теперь лишь одна —
Страна золотых облаков.

Дмитрий

*****

Там, где единственный выход в ночи
Заперт на два поворота ключа,
В логове тёмном растят палачи
Новое племя своих палачат.

А палачата суть власти познав,
Нежные души продав до поры,
Ценят и чтут ритуалы расправ
За металлический привкус игры.

Учатся медленно гнуть на излом
Тех, кого вера в себя не спасла,
В мыслях добро перекрещивать злом,
Тем постигая азы ремесла.

Им, как и прежним, уже не впервой
В сердце своём возводить эшафот,
В центре которого встанет любой,
Кто не такой, кто не там, кто не тот..

Путник, что страхом и болью гоним,
Слушай, как камни в долине молчат,
Знай, что когда-то случилось и им
Выбрать себе своего палача..

Владимир Узланер

*****

Способность жить, даруя смерть,
Дана не многим. Только все же,
Жить, как хотелось и как есть
Наверное, всего дороже.
И вот вопрос: в минуту страха,
Кто б застывал, глаза подняв?
Убийца, или же та птаха,
Кого бы жертвою избрав,
Томил в ночи, лаская тенью
Усталый взор и губ изгиб.
И по последнему мгновенью
Пугал чуть насмерть, не убив.
И еженочно, ровно в полночь,
Его бы страхом истязал.
Он знает сам, что он-есть сволочь.
Но тот о смерти бы воззвал!
И нет ему приятней звука,
Чем крик безумный и шальной.
А без смертей такая скука,
Что он почти что не живой.

*****

Когда я об стену разбил лицо и члены
И все, что только было можно, произнес,
Вдруг сзади тихое шептанье раздалось:
«Я умоляю вас, пока не трожьте вены.

При ваших нервах и при вашей худобе
Не лучше ль чаю? Или огненный напиток?
Чем учинять членовредительство себе,
Оставьте что-нибудь нетронутым для пыток. —

Он сказал мне, — приляг,
Успокойся, не плачь, —
Он сказал, — я не враг,
Я — твой верный палач.

Уж не за полночь — за три,
Давай отдохнем.
Нам ведь все-таки завтра
Работать вдвоем».

«Чем черт не шутит, что ж, — хлебну, пожалуй, чаю,
Раз дело приняло приятный оборот,
Но ненавижу я весь ваш палачий род —
Я в рот не брал вина за вас — и не желаю!»

Он попросил: «Не трожьте грязное белье.
Я сам к палачеству пристрастья не питаю.
Но вы войдите в положение мое —
Я здесь на службе состою, я здесь пытаю,

Молчаливо, прости,
Счет веду головам.
Ваш удел — не ахти,
Но завидую вам.

Право, я не шучу,
Я смотр делово:
Говори, что хочу,
Обзывай хоть кого. —

Он был обсыпан белой перхотью, как содой,
Он говорил, сморкаясь в старое пальто, —
Приговоренный обладает, как никто,
Свободой слова, то есть подлинной свободой».

И я избавился от острой неприязни
И посочувствовал дурной его судьбе.
Спросил он: «Как ведете вы себя на казни?»
И я ответил: «Вероятно, так себе…

Ах, прощенья прошу, —
Важно знать палачу,
Что, когда я вишу,
Я ногами сучу.

Да у плахи сперва
Хорошо б подмели,
Чтоб, упавши, глава
Не валялась в пыли».

Чай закипел, положен сахар по две ложки.
«Спасибо!» — «Что вы? Не извольте возражать!
Вам скрутят ноги, чтоб сученья избежать,
А грязи нет — у нас ковровые дорожки».

Ах, да неужто ли подобное возможно!
От умиленья я всплакнул и лег ничком.
Потрогав шею мне легко и осторожно,
Он одобрительно поцокал языком.

Он шепнул: «Ни гугу!
Здесь кругом стукачи.
Чем смогу — помогу,
Только ты не молчи.

Стану ноги пилить —
Можешь ересь болтать,
Чтобы казнь отдалить,
Буду дольше пытать».

Не ночь пред казнью, а души отдохновенье!
А я — уже дождаться утра не могу,
Когда он станет жечь меня и гнуть в дугу,
Я крикну весело: остановись, мгновенье!

«…И можно музыку заказывать при этом,
Чтоб стоны с воплями остались на губах».
Я, признаюсь, питаю слабость к менуэтам,
Но есть в коллекции у них и Оффенбах.

«Будет больно — поплачь,
Если невмоготу». —
Намекнул мне палач.
Хорошо, я учту.

Подбодрил меня он,
Правда, сам загрустил —
Помнят тех, кто казнен,
А не тех, кто казнил.

Развлек меня про гильотину анекдотом,
Назвав ее карикатурой на топор:
«Как много миру дал голов французский двор!..»
И посочувствовал наивным гугенотам.

Жалел о том, что кол в России упразднен,
Был оживлен и сыпал датами привычно,
Он знал доподлинно — кто, где и как казнен,
И горевал о тех, над кем работал лично.

«Раньше, — он говорил, —
Я дровишки рубил,
Я и стриг, я и брил,
И с ружьишком ходил.

Тратил пыл в пустоту
И губил свой талант,
А на этом посту
Повернулось на лад».

Некстати вспомнил дату смерти Пугачева,
Рубил — должно быть, для наглядности, — рукой.
А в то же время знать не знал, кто он такой, —
Невелико образованье палачево.

Парок над чаем тонкой змейкой извивался,
Он дул на воду, грея руки о стекло.
Об инквизиции с почтеньем отозвался
И об опричниках — особенно тепло.

Мы гоняли чаи —
Вдруг палач зарыдал —
Дескать, жертвы мои
Все идут на скандал.

«Ах, вы тяжкие дни,
Палачева стерня.
Ну за что же они
Ненавидят меня?»

Он мне поведал назначенье инструментов.
Все так не страшно — и палач как добрый врач.
«Но на работе до поры все это прячь,
Чтоб понапрасну не нервировать клиентов.

Бывает, только его в чувство приведешь, —
Водой окатишь и поставишь Оффенбаха, —
А он примерится, когда ты подойдешь,
Возьмет и плюнет — и испорчена рубаха».

Накричали речей
Мы за клан палачей.
Мы за всех палачей
Пили чай — чай ничей.

Я совсем обалдел,
Чуть не лопнул, крича.
Я орал: «Кто посмел
Обижать палача!..»

Смежила веки мне предсмертная усталость.
Уже светало, наше время истекло.
Но мне хотя бы перед смертью повезло —
Такую ночь провел, не каждому досталось!

Он пожелал мне доброй ночи на прощанье,
Согнал назойливую муху мне с плеча…
Как жаль, недолго мне хранить воспоминанье
И образ доброго чудного палача.

Владимир Высоцкий

*****

Она любила блеск и радость,
Живые тайны красоты,
Плодов медлительную сладость,
Благоуханные цветы.

Одета яркой багряницей,
Как ночь мгновенная светла,
Она любила быть царицей,
Ее пленяла похвала.

Ее в наряде гордом тешил
Алмаз в лучах и алый лал,
И бармы царские обвешал
Жемчуг шуршащий и коралл.

Сверкало золото чертога,
Горел огнем и блеском свод,
И звонко пело у порога
Паденье раздробленных вод.

Пылал багрянец пышных тканей
На белом холоде колонн,
И знойной радостью желаний
Был сладкий воздух напоен.

Но тайна тяжкая мрачила
Блестящей славы дивный дом:
Царица в полдень уходила,
Куда, никто не знал о том.

И, возвращаясь в круг веселый
Прелестных жен и юных дев,
Она склоняла взор тяжелый,
Она таила темный гнев.

К забавам легкого веселья,
К турнирам взоров и речей
Влеклась тоска из подземелья,
От злой работы палачей.

Там истязуемое тело,
Вопя, и корчась, и томясь,
На страшной виске тяготело,
И кровь тяжелая лилась.

Открывши царственные руки,
Отнявши бич у палача,
Царица умножала муки
В злых лобызаниях бича.

В тоске и в бешенстве великом,
От крови отирая лик,
Пронзительным, жестоким гиком
Она встречала каждый крик.

Потом, спеша покинуть своды,
Где смрадный колыхался пар,
Она всходила в мир свободы,
Венца, лазури и фанфар.

И, возвращаясь в круг веселый
Прелестных жен и юных дев,
Она клонила взор тяжелый,
Она таила темный гнев.

Федор Сологуб

*****

Монолог палача

Четвертовать…
В чем собственно жестокость?…
В неточности направленных ударов,
И в повтореньи их неоднократном…
Судари, сударыни, плевать!..
Я спец, — стажировался год недаром.
Скажите, тонкость!
Лишь четырежды взмахнуть,
Попутно в разговоре неприватном,
Оглянувшись,
И толпы вниманье обманув,
Считать до девяти, поднять топор,
И… рухнуть весом.
А давайте спор?
Что голова летит,
И произносит: «десять»…
Камера… Мотор…
Блесну умением!
Толпы восторженные крики:
Вот это истиный палач! Талант!
И как красиво эшафот забрызган кровью!
А сам… Смотрите…
Даже не повел и бровью, франт…
Вот, господа!
Учитесь подходить к искусству
С прилежаньем и любовью!..

Ольга Росс

*****

— 1 —

Однажды в наш город пришел Палач.
Пах кровью и золотом его плащ.
Подозрительно оглядел народ
и возле суда сложил эшафот.

У дверей суда стоявший теперь
эшафот в ширину был ровно как дверь,
в высоту — почти как дверной проем.
Словом, точно поместился бы в нем.

Вечерами мы шли с работы домой,
у суда стоял Палач с бечевой,
и вопрос единственный мучил всех:
кто из нас преступник? В чем его грех?

Пусть никто ни в чем не был виноват,
нас пугал Палача оловянный взгляд.
Но однажды кто-то решил спросить:
— Эй, Палач! Кого собрался казнить?

Хитровато сверкнул оловянный глаз,
и ответ Палача ошарашил нас:
— Кто сослужит мне лучшую службу, тот
получит веревку и эшафот.

Он сошел в толпу, и его рука
опустилась на одного чужака.
И тогда спокойно вздохнули мы —
раз преступник найден, все спасены!

Завтра утром виселицу снесут!
Расступились все, чтоб свершился суд,
с Палачом не спорил никто вообще —
он был так солиден в своем плаще.

— 2 —

С утра в наш город солнце пришло,
на тихих улицах рассвело,
и выступила из тьмы тогда
черная виселица у суда.

И Палач стоял на месте своем,
завязывая бечеву узлом.
Оловянный взгляд и щучий оскал…
С деловитой миной нас поджидал.

Мы воскликнули: — Эй, Палач, скажи,
разве тот преступник все еще жив?
И нас бросило в холод от слов его:

— Эта виселица не для него.
Он сказал с улыбкой: — Кем бы я был,
если б эту кашу здесь заварил
только ради одного чужака?!
Я лишь пробовал бечеву пока.

Кто-то крикнул: — Убийца! Позор и стыд!

А Палач уже возле него стоит.
— Ты якшался с тем, — спрашивает он,
— кто вчера на виселице казнен?

И опять рука на плечо легла,
и толпа растерянно замерла,
с Палачом не спорил никто вообще.
Он был очень страшен в своем плаще.

А тем вечером увидал народ,
что увеличивается эшафот.
Он, впитав огромную лужу слез,
В городскую площадь корнями врос.

Шириной со ступени он стал тогда,
поднимающиеся к дверям суда,
и точно вровень с судом высотой
стала виселица ночью той.

— 3 —

Третий висельник — так Палач объяснил —
ростовщиком и нехристью был:
— Кто-то связан, отвечайте скорей,
С осужденным? Кстати, это еврей.

В ответ закричали мы вразнобой:
— Так вот кто был твоим верным слугой?
— Я знаю теперь, — он сказал сквозь смех,
— что перекладина выдержит всех.

…А четвертый мрачную песню пел,
беспокоя, отвлекая от дел.
И Палач сказал: — Что вам до него,
адски черного и прoклятого?

Дальше пятый, шестой. Мы хором кричим:
— Ты покончил с лучшим слугой своим?
— Есть у нас, палачей, один славный трюк,
помогающий разработать люк.

Мы вопросов не задавали впредь.
А Палач не мешкал — за смертью смерть.
И увеличивался день за днем
эшафот на площади перед судом:

основание раздвигалось, пока
не покрыли площадь его бока.
Разрослись перекладина, столб, петля,
и на город черная тень легла.

— 4 —

Вдруг Палач на весь безлюдный квартал
мое имя настойчиво прокричал.
Я увидел виселицу и смекнул:
он уж всех, кого мог, в петлю затянул,

а меня в итоге решил позвать,
чтоб я виселицу помог разобрать…
И с доброй надеждой пошел туда —
к огромной виселице у суда.

Я прошел по городу в тишине,
и Палач у суда улыбнулся мне,
держа в натруженном кулаке своем
бечеву, завязанную узлом.

А потом, с бодрящим свистом, легко
надавив на люк, распахнул его
и с победной улыбкою палача
коснулся рукой моего плеча.

— Но ведь этот эшафот для других!
Ты солгал, Палач, — я сбился на крик.
— Я тебе не прихвостень, не слуга,
Ты солгал, убийца, гнусно солгал!

Но лукаво сверкнул оловянный глаз:
— Я солгал? Нисколько. Лишь без прикрас
изложил одну правдивую весть:
для тебя эшафот приготовлен здесь.

Ибо лучшей службы не знаю я,
чем трусливая надежда твоя.
Где другие, кто бы за жизнь твою
постоял с тобой в едином строю?

— Все погибли, — тихо ответил я.
— Все убиты, — гость поправил меня.
— Первым был приезжий, потом еврей.
Я не действовал против воли твоей.

Под перекладиной, закрывавшей свет,
как никто одинок я был в тот момент.
Вот Палач связал меня. Крик «постой!»
не раздался: площадь была пустой.

Морис Огден
(Перевод Кирилл Медведев)

*****

Легко и свободно ступала на плаху
По острым осколкам босыми ногами.
Но не было грусти, и не было страха…
И плакало небо косыми дождями.
И в руки сама же ему передала
Сердечную ношу с крестом и мечом.
И так же, как прежде, пред ним трепетала —
Кого так любила… кто стал палачом…

*****

Поступками своими сам
Ты пишешь приговор.
И помни, человек, что Там
Есть плаха и топор.

Когда наступит твой черед —
Бессмысленно молить, —
Тогда Он за тобой придет,
Твой приговор вершить.

Пусть в жизни мир или раздор
Он список свой несет,
А окровавленный топор
Ужасный суд ведет.

Его судьба предрешена,
И путь Ему один.
Ты за грехи свои сполна
Ответишь перед Ним.

Искал ты славы иль любви,
Иль просто согрешил, —
Но руки обагрив в крови,
Ты путь свой завершил.

Теперь тебе одна судьба.
Неважно, кто был прав.
И то, за что велать борьба,
Все обратилось в прах.

Лишь Он один — твой враг и друг,
И мерть твой не в счет —
С Его неилосердных рук
Чужая кровь стечет.

Ему достаточно и той,
Что сам он проливал.
Он в прошлом гнался за мечтой,
Обрел и… потерял.

Он убивал и не жалел,
Он счастья не нашел.
Все получил он, что хотел,
Но заплатил душой.

Когда его настигла смерть
Он не обрел покой, —
Не приняла убийцу твердь,
Вернула в мир земной.

И смерть из глубины веков
Нести таким, как он
Во искупление грехов
Буздушный обречен.

Пока не обретет себя
Он обречен искать,
И будет стая воронья,
Его сопровождать.

Не осуждай его, а плачь —
Он вынужден рубить.
Он не хотел, но он — Палач,
И не ему судить.

Из камня сердце, в сердце — ад,
Там не найти души.
Неосудим лишь тот, кто свят —
Он кары избежит.

А для тебя же смертный бой,
Беги вперед, спеши,
Пока топор над головой
Твой путь не завершил.

Пока горит еще свеча,
Пока песок бежит…
Но нет — фигура палача.
Дорогу сторожит.

Ты сам свой выбор совершал,
Твой путь лежал во тьму.
Палач тебя не выбирал —
Ты сам пришел к нему.

Ты бросишь вызов, меч возьмешь
Ты нанесешь удар…
За душу бой свой поведешь,
За драгоценный дар.

Но меч топор не отразит,
Удар не сдержит щит,
И ты поймешь — он победит
Чье сердце, как гранит.

Ты проиграешь этот бой,
Там сила не причем,
Ведь ты был сам себе судьей,
А Он лишь палачом.

И вновь он оботрет топор,
И не найдет души,
И тихо новый приговор,
Отправится вершить.

По трупам, по крови людей
Пройдет он сквозь года.
До дня мучений и смертей
До Страшного Суда.

И заплатив за все сполна,
Взглянув на мир другой,
Испив из кубка яд до дна,
Да обретет покой…

… В одеждах белых человек
Да склонится над ним,
Над холодом закрытых век,
Да вымолвит: «Аминь…»

Шлыкова Ксения