— 1 —
На форуме, средь бела дня к тому же,
Когда плечо смыкается с плечом,
Настолько он людской толпой запружен, —
Народ взирал на труп в кровавой луже,
Сквозь сердце продырявленный мечом.
Заложники междоусобной драки,
В которую никто из них не лез,
Испуганно глазели бедолаги,
Как вороны и мухи, и собаки
К останкам проявляли интерес.
«Кто это? Неужели Квинт Лукреций?
Похоже, он… Да нет!… Не может быть!…
С могучим Суллой дружбою согретый
Не первый год он был его клевретом…
Враг Суллы только мог его сразить…
Резня начнется… Будут, как баранов,
Всех нас подряд хватать и убивать…
Опять в крови потонет Рим … Но странно,
Куда глядела вся его охрана?..
Нет, гнева Суллы нам не миновать!..»
Но где же Сулла? Мрачный, сдвинув брови,
Он желваками мощными играл.
И взгляд, казалось, был еще суровей,
И сыпь, лицо сквернящая, багровей…
Диктатор за народом наблюдал.
Ему не видим, скрытый полумраком
В соседнем храме, часу дав истечь,
Он с кресла встал и вышел твердым шагом,
И руку вздел, показывая знаком,
Что он держать к народу будет речь:
«Да, Квинт пред вами! А точнее, тело…
Признаюсь честно, я его убил.
Вы спросите, зачем я это сделал?
Отвечу вам, мне очень надоел он:
Меня своим непослушаньем злил!
Послушать притчу вам не помешает!
Один крестьянин вспахивать надел
Решил с утра, и, в поле поспешая,
Он рубище, усеянное вшами,
На рамена, не глядючи, надел.
И вши, проголодавшиеся с ночи,
Так зверски досаждали мужику,
Что, зуд терпеть уж не имея мочи,
Он с ними в бой бросался все жесточе
И дважды останавливал соху.
Но каждый бой заканчивался крахом
И, чтоб труды свои закончить мог,
Что сделал наш отчаявшийся пахарь?
Да, рубище сорвал единым махом
И заодно с мучителями сжег!
Да будет притча всем предупрежденьем,
Кто дважды не послушался меня
И искушать готов мое терпенье:
Клянусь, ему не будет снисхожденья!
На третий раз дождется он огня!»
— 2 —
А были — были! — жуткие приметы:
Сыскали их гаруспики к кишках,
Звезда с хвостом маячила все лето,
У друга одного легкоатлета
Дитя родилось о пяти ногах,
Земля дрожала, корчась, как от боли,
Изгрызли мыши золотой кувшин,
Под Новый год застрял в удаве кролик,
Прекрасный храм, венчавший Капитолий,
Взял и сгорел без видимых причин!
И — точно! Сулла объявился вскоре,
В крови народ соседний потопив.
Трофейный флот добычу вывез морем,
На мачте флаг мотается — лазорев!
В героях — Сулла, славен и счастлив!
Но замысел злокозненный в нем зреет…
Кто власти в Риме более, чем он,
Достоин ныне? Кто еще посмеет
Тягаться ним? Да ни с каким Помпеем
Он не пойдет к народу на поклон!
Себя не даст унизить Сулла гордый!
У Суллы — сила, хитрость и напор.
Народ приструнит: станет тих, как мертвый!
Оружье диктатуры первосортно:
Террор, террор и сызнова — террор!
Он со свободой слова мигом сладит:
Сенаторов с полсотни перебьет,
И на колы их головы насадит,
И пусть на них любой оратор глядя
С трибуны слово лишнее сболтнет!
Пусть дома и на площади, и в храме
Являет смерть все образы свои!
Пусть четвертуют, волокут крюками,
На части рвут и топчут лошадями,
Бросают в пропасть — на глазах семьи!..
Стал Сулла жизней и смертей хозяин,
Плодил головорезов, кровопийц.
Награбленным любимцев одаряя,
Льстецов плодил, металлом поощряя
Клеветников, доносчиков, убийц.
Боясь, что так расправятся со всеми,
Иные сами отвергали жизнь:
Кто в петлю лез, кто умолял соседей
Убить себя, кто яд избрал спасеньем,
Кто дом сжигал, в том доме запершись…
Да, ужас сколько граждан перегибло,
Пока тиран права свои качал!
Сказать «спасибо» Сулла должен Тибру:
При том, что речка — среднего калибра,
Он Суллу многократно выручал!
Был чуден Тибр во всякую погоду,
С мостов своих невиданной красы
Он в море сплавил множество народу:
Труп — за руки и за ноги — и в воду!
И преступленья спрятаны концы!..
Меж тем диктатор изложил доктрину:
Он, как народа самый верный сын, —
Единый, кто полезен будет Риму,
И власть ни с кем не будет им делима:
Что Риму нужно, знает он один.
Он избран должен быть своим народом,
На срок такой, какой он знает сам;
Чтоб государство не сбавляло хода,
Он сам составит всех законов своды,
Угодных и Земле, и Небесам,
Он никаких не стерпит оппозиций,
Он обожает славу и почет,
И он как вождь не может ошибиться,
И потому, за все, что ни случится,
Ответственности не несет!
«Пускай хоть так, но лишь бы кто-то правил…»
Решил народ, но тихо, про себя,
А вслух, любви не сдерживая, славил
И золотую статую поставил,
Дабы увековечила вождя:
Могучий конь! И на коне сидит Он!
И руку поднял: мол, за ним айда,
За Суллой, мол, «Любимцем Афродиты»!
(Он сам себе такой присвоил титул,
Дабы в зенит взошла его звезда!)
— 3 —
Казалось, правь: страна тиха, как тартар,
Внушаешь страх и чтим, как божество!
А Сулла взял и все послал куда-то…
(Веков уж двадцать ни один диктатор
Примеру не последовал его).
Конечно, Сулла чувствовал усталость
И отдых ветеранский заслужил:
К чему стремился, всё ему досталось,
Богатство, роскошь…Не помеха — старость,
Чтоб изо всех порадоваться сил!
Вокруг него друзей роится банда,
Угодливо заглядывая в рот.
Шуты, актеры — сплошь одни таланты!
Под общий гогот травятся баланды,
Велит кому — и спляшет, и споет!
С вином и снедью суетятся слуги,
Все громче и пьянее голоса.
Восторженно повизгивают шлюхи…
Здоров хозяин, неизменно в духе,
И оргиям не видится конца…
Увы, но жизнь — не вечно сладкий пряник!
Проснулся как-то Сулла, весь в огне.
Себя ощупал — он в какой-то дряни!
Брезгливый ужас, паники на грани…
«Что это? — вздрогнул. — Что это на мне?»
К тому же дрянь на ощупь, как живая!
В испуге сел, призвал к себе раба.
Вскочивший раб к нему влетел, зевая…
«Зови врача! Немедля! Помираю!
Да свет зажги, башка твоя глупа…»
Сбежался дом, и свет, колеблясь, ожил.
Застыли слуги с лекарем в челе.
И омерзенье лица их корежит.
На Сулле — вши! Совсем не видно кожи!
Он весь под ними, Сулла! Как в чехле!..
И Эскулап без лишней канители
Леченья ход предписывает свой.
Когорта слуг бросается к постели,
Хозяина доносит до купели
И окунает в воду с головой.
Всплывают вши шевелящимся слоем…
Сменили воду десять раз подряд…
Едва всю нечисть с мученика смоют,
В постель уложат снова и укроют, —
На нем опять, проклятые, кишат…
И снова Сулла терпит те же муки!
Меняют спальни, ложа, тюфяки…
Но тщетны — тщетны! — всякие потуги!
Уже без сил и лекари, и слуги,
И втихаря злорадствуют враги.
И слышит умирающий команды:
«Бросайтесь в бой! Впивайтесь в стервеца!
Легионеры, подтяните фланги!
Трубите гимн! Развертывайте флаги!
Сосите кровь! Сосите до конца!»
От голосов куда — от этих! — деться?!
Он помнит их, и шепчет рот, кривясь:
«Сульпиций…Марций… Марий… Квинт
Лукреций..»
О, сколько ж их, таких, в его мертвецкой,
Ему служивших лестницей во власть!..
Потом… стенанья, вопли, голошенье,
Вселенской скорби пошлый ритуал,
Показ останков в царском облаченье,
Всеобщий приступ умопомраченья
И памяти убийственный провал.
Фигуры:
Луций Корнелий Сулла (138-78 гг. до н.э.), римский диктатор.
Квинт Лукреций, один из ближайших соратников Суллы, желавший стать консулом.
Евгений Иванович Вербин, 2010 год
