Да, можно любить, ненавидя,
Любить с омраченной душой,
С последним проклятием видя
Последнее счастье — в одной!
О, слишком жестокие губы,
О, лживый, приманчивый взор,
Весь облик, и нежный и грубый,
Влекущий, как тьма, разговор!
Кто магию сумрачной власти
В ее приближения влил?
Кто ядом мучительной страсти
Объятья ее напоил?
Хочу проклинать, но невольно
О ласках привычных молю.
Мне страшно, мне душно, мне больно…
Но я повторяю: люблю!
Читаю в насмешливом взоре
Обман, и притворство, и торг…
Но есть упоенье в позоре
И есть в униженьи восторг!
Когда поцелуи во мраке
Вонзают в меня лезвие,
Я, как Одиссей о Итаке,
Мечтаю о днях без нее.
Но лишь Калипсо я покинул,
Тоскую опять об одной.
О горе мне! жребий я вынул,
Означенный черной чертой!
Валерий Яковлевич Брюсов, 1911 год
________________________________________
* Ненавижу и люблю (лат.). — Катулл.
Анализ стихотворения «Да, можно любить, ненавидя…» Валерия Брюсова
Не всегда любовь, о которой пишут знаменитые поэты, представляет собой чистое и нежное чувство. Случается, что сердце тянется к тому, кто жесток, порочен или равнодушен. Хуже того, бывает, что объект этой безнадёжной страсти знает о ней и откровенно использует поклонника, заставляя исполнять свою волю.
Именно о таком противоречивом чувстве и написал Валерий Яковлевич Брюсов в своём стихотворении «Да, можно любить, ненавидя…» в 1911 году. Оно вошло в цикл «Страсти сны» в сборнике «Зеркало теней». Эпиграфом к нему служат первые слова из стихотворения римского поэта Гая Валерия Катулла «Odi et amo», что переводится с латыни как «ненавижу и люблю».
Произведение состоит из семи строф-четверостиший, рифмующихся перекрёстно. Стихотворный размер — амфибрахий.
Эпиграф очень точно передаёт суть стихотворения, в котором автор говорит от первого лица. Строки представляют собой исповедь: лирический герой рассказывает о том, каково ему страдать одновременно от любви и ненависти к одной и той же женщине. Свою избранницу он описывает в таких эпитетах: «слишком жестокие губы», «облик и нежный, и грубый», «насмешливый взор». Поцелуи этой женщины автор уподобляет лезвиям кинжала. А сама эта любовная связь сравнивается с отношениями между персонажами древнегреческого мифа об Одиссее. При этом лирический герой напоминает себе царя Итаки, который мечтает вернуться домой, а коварная соблазнительница выступает в роли Калипсо (в строфе ударение падает на последний слог, что тоже считается допустимым вариантом) — нимфы, удерживающей Одиссея против его воли на пустынном острове.
Но нельзя сказать, что герой является пленником. Он признаётся, что сам желает оставаться с объектом своей страсти, хотя это и причиняет ему страдания. С помощью градации «мне страшно, мне душно, мне больно» поэт усиливает драматизм действия, но тут же признаётся, что находит в своих мучениях удовольствие. Как мазохист он упивается пыткой:
Но есть упоенье в позоре И есть в униженьи восторг!
Стоит обратить внимание на цветовую гамму и свет в стихотворении. Говоря о той, что захватила сердце лирического героя, поэт использует слова «омрачённый», «сумрачный», «во мраке», «чёрной чертой». Всё, что связано у него с роковой возлюбленной, ассоциируется со зловещей темнотой, непроглядной ночью. Даже речь этой женщины поэт сравнивает с тьмой, так она влечёт его своей загадочностью.
Автор понимает, что эта связь не сулит ему ничего хорошего. Он и сам рад порвать с ней. Валерий Яковлевич часто обращается к словам «проклятие», «яд», «горе», которые указывают, что он не смирился со своей участью. Последняя строка, усиленная аллитерацией, завершает стихотворение на неопределённой ноте.
