Мой братец, Лейба Люмпеншпитц,
ответь: ну почему
ты удавился — чтобы
теперь меня трясло бы
средь улиц и в дому?
Я опасался за тебя:
ты целый день молчал,
был очень независим,
но груды злобных писем
так часто получал.
Ты стал как зверь в своей норе,
и дик, и одинок:
ты вздрагивал от звона
злодея-телефона
и трубку снять не мог.
Ты дверь на стук не открывал —
о, ты хлебнул с лихвой!
Тряслись мои поджилки,
но я носил посылки
в дом зачумленный твой.
А что лежало, Лейба, в них —
какая чепуха!
В четверг — хвосты крысиные,
а в пятницу — гусиные
гнилые потроха!
Я слух вчерашний счел одной
из худших небылиц:
кто мог бы знать заране?
Повесился в чулане
ты, Лейба Люмпеншпитц!
Со страху, Лейба Люмпеншпитц,
легко в удавку влезть!
Кровь холодеет в жилах,
и я давно не в силах
не выпить, ни поесть.
Ты был со мной, я был с тобой,
ответь: ну почему
ты удавился? Чтобы
взамен — меня трясло бы
средь улиц и в дому?
Теодор Крамер
(Перевод Евгения Витковского)
