Лучшие стихи Александра Вертинского

Александр Вертинский — русский и советский поэт, певец, эстрадный артист, киноактёр, композитор. Представляем вашему вниманию лучшие стихи Александра Вертинского.

Танго «Магнолия»

В бананово-лимонном Сингапуре,
В бури,
Когда поёт и плачет океан
И гонит в ослепительной лазури
Птиц дальний караван,

В бананово-лимонном Сингапуре,
В бури,
Когда у Вас на сердце тишина,
Вы, брови тёмно-синие нахмурив,
Тоскуете одна…

И, нежно вспоминая
Иное небо мая,
Слова мои, и ласки, и меня,
Вы плачете, Иветта,
Что наша песня спета,
А сердце не согрето
без любви огня.

И, сладко замирая
от криков попугая,
Как дикая магнолия в цвету,
Вы плачете, Иветта,
Что песня недопета,
Что это
Лето
Где-то
Унеслось в мечту!

В банановом и лунном Сингапуре,
В бури,
Когда под ветром ломится банан,
Вы грезите всю ночь на жёлтой шкуре
Под вопли обезьян.

В бананово-лимонном Сингапуре,
В бури,
Запястьями и кольцами звеня,
Магнолия тропической лазури,
Вы любите меня.

1931 год, Бессарабия

*****

Доченьки

У меня завелись ангелята,
Завелись среди белого дня.
Всё, над чем я смеялся когда-то,
Всё теперь восхищает меня!

Жил я шумно и весело — каюсь,
Но жена всё к рукам прибрала,
Совершенно со мной не считаясь,
Мне двух дочек она родила.

Я был против. Начнутся пелёнки…
Для чего свою жизнь осложнять?
Но залезли мне в сердце девчонки,
Как котята в чужую кровать!

И теперь с новым смыслом и целью
Я, как птица, гнездо своё вью
И порою над их колыбелью
Сам себе удивлённо пою:

— Доченьки, доченьки,
Доченьки мои!
Где ж вы мои ноченьки,
Где вы соловьи?..

Много русского солнца и света
Будет в жизни дочурок моих,
И что самое главное — это
То, что Родина будет у них!

Будет дом. Будет много игрушек.
Мы на ёлку повесим звезду.
Я каких-нибудь добрых старушек
Специально для них заведу.

Чтобы песни им русские пели
Чтобы сказки ночами плели,
Чтобы тихо года шелестели,
Чтобы детства — забыть не могли!

Правда, я постарею немного,
Но душой буду юн как они!
И просить буду доброго Бога,
Чтоб продлил мои грешные дни.

Вырастут доченьки
Доченьки мои…
Будут у них ноченьки,
Будут соловьи!

А закроют доченьки
Оченьки мои,
Мне споют на кладбище
Те же соловьи.

1945 год

*****

Мадам, уже падают листья

На солнечном пляже в июне
В своих голубых пижама
Девчонка, звезда и шалунья, —
Она меня сводит с ума…

Под синий berceuse океана
На жёлто-лимонном песке
Настойчиво, нежно и рьяно
Я ей напеваю в тоске:

«Мадам, уже песни пропеты,
Мне нечего больше сказать!
В такое волшебное лето
Не надо так долго терзать!

Я жду Вас, как сна голубого!
Я гибну в любовном огне!
Когда же Вы скажете слово,
Когда Вы придёте ко мне?»

И, взглядом играя лукаво,
Роняет она на ходу:
«Вас слишком испортила слава.
А впрочем, вы ждите… Приду!..»

Потом опустели террасы,
И с пляжа кабинки снесли,
И даже рыбачьи баркасы
В далёкое море ушли.

А птицы так грустно и нежно
Прощались со мной на заре, —
И вот уж совсем безнадежно
Я ей говорил в октябре:

«Мадам, уже падают листья,
И осень в смертельном бреду!
Уже виноградные кисти
Желтеют в забытом саду.

Я жду Вас, как сна голубого,
Я гибну в осеннем огне!
Когда же Вы скажете слово?
Когда Вы придёте ко мне?!»

И, взгляд опуская устало,
Шепнула она, как в бреду:
«Я вас слишком долго желала.
Я к вам… никогда не приду!»

1930 год, Цоппот, Данциг

Ваши пальцы

Королеве экрана Вере Холодной

Ваши пальцы пахнут ладаном,
А в ресницах спит печаль.
Ничего теперь не надо Вам,
Никого теперь не жаль.

И когда весенней Вестницей
Вы пойдёте в синий край,
Сам господь по белой лестнице
Поведёт Вас в светлый рай.

Тихо шепчет дьякон седенький,
За поклоном бьёт поклон
И метёт бородкой реденькой
Вековую пыль с икон.

Ваши пальцы пахнут ладаном,
А в ресницах спит печаль.
Ничего теперь не надо нам,
Никого теперь не жаль.

1916 год

*****

Лиловый негр

Королеве экрана Вере Холодной

Где Вы теперь? Кто Вам целует пальцы?
Куда ушёл Ваш китайчонок Ли?..
Вы, кажется, потом любили португальца,
А может быть, с малайцем Вы ушли.

В последний раз я видел Вас так близко.
В пролёты улиц Вас умчал авто.
И снится мне — в притонах Сан-Франциско
Лиловый негр Вам подаёт манто.

1916 год

*****

Маленький креольчик

Королеве экрана Вере Холодной

Ах, где же Вы, мой маленький креольчик,
Мой смуглый принц с Антильских островов,
Мой маленький китайский колокольчик,
Капризный, как дитя, как песенка без слов?

Такой беспомощный, как дикий одуванчик,
Такой изысканный, изящный и простой,
Как пуст без Вас мой старый балаганчик,
Как бледен Ваш Пьеро, как плачет он порой!

Куда же Вы ушли, мой маленький креольчик,
Мой смуглый принц с Антильских островов,
Мой маленький китайский колокольчик,
Капризный, как дитя, как песенка без слов?..

1916 год, Москва

*****

В синем и далёком океане

Вы сегодня нежны,
Вы сегодня бледны,
Вы сегодня бледнее луны…
Вы читали стихи,
Вы считали грехи,
Вы совсем как ребёнок тихи.

Ваш лиловый аббат
Будет искренно рад
И отпустит грехи наугад…
Бросьте ж думу свою,
Места хватит в раю.
Вы усните, а я вам спою.

В синем и далёком океане,
Где-то возле Огненной Земли,
Плавают в сиреневом тумане
Мёртвые седые корабли.

Их ведут слепые капитаны,
Где-то затонувшие давно.
Утром их немые караваны
Тихо опускаются на дно.

Ждёт их океан в свои объятья,
Волны их приветствуют, звеня.
Страшны их бессильные проклятья
Солнцу наступающего дня…

1927 год, Польша, Краков

*****

Любовью болеют все на свете

Любовью болеют все на свете.
Это вроде собачьей чумы.
Ее так легко переносят дети
И совсем не выносим мы.

Она нас спасает. Она нас поддерживает.
Обещает нам счастье, маня.
Но усталое сердце уже не выдерживает
Температуры огня.

Потому что оно безнадежно замучено
От самых простых вещей.
К вечной казни и муке оно приучено,
Но не может привыкнуть к ней.

*****

Я сегодня смеюсь над собой

Я сегодня смеюсь над собой…
Мне так хочется счастья и ласки,
Мне так хочется глупенькой сказки,
Детской сказки наивной, смешной.

Я устал от белил и румян
И от вечной трагической маски,
Я хочу хоть немножечко ласки,
Чтоб забыть этот дикий обман.

Я сегодня смеюсь над собой:
Мне так хочется счастья и ласки,
Мне так хочется глупенькой сказки,
Детской сказки про сон золотой…

1915 год

*****

Иная песня

Скоро день начнётся,
И конец ночам,
И душа вернётся
К милым берегам
Птицей, что устала
Петь в чужом краю
И, вернувшись, вдруг узнала
Родину свою.

Много спел я песен,
Сказок и баллад,
Только не был весел
Их печальный лад.
Но не будет в мире
Песни той звончей,
Что спою теперь я милой
Родине своей.

А настанет время
И прикажет Мать
Всунуть ногу в стремя
Иль винтовку взять,
Я не затоскую,
Слёзы не пролью,
Я совсем, совсем иную
Песню запою.

И моя винтовка
Или пулемёт,
Верьте, так же ловко
Песню ту споёт.
Перед этой песней
Враг не устоит.
Всем уже давно известно,
Как она звучит.

И за все ошибки
Расплачусь я с ней, —
Жизнь свою отдав с улыбкой
Родине своей.

1943 год

*****

Жёлтый ангел

В вечерних ресторанах,
В парижских балаганах,
В дешёвом электрическом раю,
Всю ночь ломаю руки
От ярости и муки
И людям что-то жалобно пою.

Звенят, гудят джаз-банды,
И злые обезьяны
Мне скалят искалеченные рты.
А я, кривой и пьяный,
Зову их в океаны
И сыплю им в шампанское цветы.

А когда наступит утро, я бреду бульваром сонным,
Где в испуге даже дети убегают от меня.
Я усталый, старый клоун,
я машу мечом картонным,
И в лучах моей короны умирает светоч дня.

Звенят, гудят джаз-банды,
Танцуют обезьяны
И бешенно встречают Рождество.
А я, кривой и пьяный,
Заснул у фортепьяно
Под этот дикий гул и торжество.

На башне бьют куранты,
Уходят музыканты,
И ёлка догорела до конца.
Лакеи тушат свечи,
Давно замолкли речи,
И я уж не могу поднять лица.

И тогда с потухшей ёлки
тихо спрыгнул жёлтый Ангел
И сказал: «Маэстро, бедный,
Вы устали, Вы больны.
Говорят, что Вы в притонах по ночам поёте танго?
Даже в нашем добром небе были все удивлены».

И закрыв лицо руками я внимал жестокой речи.
Утирая фраком слёзы, слёзы боли и стыда.
А высоко в синем небе догорали Божьи свечи.
И печальный жёлтый Ангел
тихо таял без следа…

1934 год, Париж

Без женщин

Как хорошо без женщины, без фраз,
Без горьких слов и сладких поцелуев,
Без этих милых слишком честных глаз,
Которые вам лгут и вас ещё ревнуют!

Как хорошо без театральных сцен,
Без длинных «благородных» объяснений,
Без этих истерических измен,
Без этих запоздалых сожалений.

И как смешна нелепая игра,
Где проигрыш велик, а выигрыш ничтожен,
Когда партнёры ваши — шулера,
А выход из игры уж невозможен!

Как хорошо с приятелем вдвоём
Сидеть и пить простой шотландский виски
И, улыбаясь, вспоминать о том,
Что с этой дамой вы когда-то были близки.

Как хорошо проснуться одному
В своём весёлом холостяцком «флете»
И знать, что вам не нужно никому
«Давать отчёты» — никому на свете!

А чтобы «проигрыш» немного отыграть,
С её подругою затеять флирт невинный
И как-нибудь уж там «застраховать»
Простое самолюбие мужчины.

1940 год, Шанхай

*****

Песенка о моей жене

Надоело в песнях душу разбазаривать,
И, с концертов возвратясь к себе домой,
Так приятно вечерами разговаривать
С своей умненькой, весёленькой женой.

И сказать с улыбкой нежной, незаученной:
«Ай ты, чижик мой, бесхвостый и смешной.
Ничего, что я усталый и замученный,
И немножко сумасшедший и больной.

Ты не плачь, не плачь, моя красавица,
Ты не плачь, женулечка-жена.
В нашей жизни многое не нравится,
Но зато в ней столько раз весна!»

Чтоб терпеть мои актёрские наклонности,
Нужно ангельским терпеньем обладать,
А прощать мои дежурные влюблённости —
В этом тоже надо что-то понимать!..

И, целуя ей затылочек подстриженный,
Чтоб вину свою загладить и замять,
Моментально притворяешься обиженным,
Начиная потихоньку напевать:

«Ну не плачь, не плачь, моя красавица,
Ну не злись, женулечка-жена,
В нашей жизни всё ещё поправится!
В нашей жизни столько раз весна!»

А потом пройдут года, и, Вами брошенный,
Постаревший, жалкий и смешной,
Никому уже не нужный и изношенный,
Я, как прежде, возвращусь к себе домой

И скажу с улыбкой жалкой и заученной:
«Здравствуй, чиженька, единственный и мой!
Ничего, что я усталый и замученный,
Одинокий, позабытый и больной.

Ты не плачь, не плачь, моя красавица,
Ты не плачь, женулечка-жена!
Наша жизнь уж больше не поправится,
Но зато ведь в ней была весна!..»

1930 год

*****

Сероглазочка

Я люблю Вас, моя сероглазочка,
Золотая ошибка моя!
Вы — вечерняя жуткая сказочка,
Вы — цветок из картины Гойя.

Я люблю Ваши пальцы старинные
Католических строгих мадонн,
Ваши волосы сказочно-длинные
И надменно-ленивый поклон.

Я люблю Ваши руки усталые,
Как у только что снятых с креста,
Ваши детские губы коралловые
И углы оскорблённого рта.

Я люблю этот блеск интонации,
Этот голос — звенящий хрусталь.
И головку цветущей акации,
И в словах голубую вуаль.

Так естественно, просто и ласково
Вы, какую-то месть затая,
Мою душу опутали сказкою,
Сумасшедшею сказкой Гойя…

Под напев Ваших слов летаргических
Умереть так легко и тепло.
В этой сказке смешной и трагической
И конец, и начало светло…

1915 год

*****

Дни бегут

Сколько вычурных поз,
Сколько сломанных роз,
Сколько мук, и проклятий, и слёз!

Как сияют венцы!
Как банальны концы!
Как мы все в наших чувствах глупцы!

А любовь — это яд.
А любовь — это ад,
Где сердца наши вечно горят.

Но дни бегут,
Как уходит весной вода,
Дни бегут,
Унося за собой года.

Время лечит людей,
И от всех этих дней
Остаётся тоска одна,
И со мною всегда она.

Но зато, разлюбя,
Столько чувств загубя,
Как потом мы жалеем себя!

Как нам стыдно за ложь,
За сердечную дрожь,
И какой носим в сердце мы нож!

Никому не понять,
Никому не сказать,
Остаётся застыть и молчать.

А… дни бегут,
Как уходит весной вода,
Дни бегут,
Унося за собой года.

Время лечит людей,
И от всех этих дней
Остаётся тоска одна,
И со мною всегда она…

1932 год, Вена

*****

Минуточка

Ах, солнечным, солнечным маем
На пляже встречаясь тайком,
С Лили мы, как дети, играем,
Мы солнцем пьяны, как вином…

У моря за старенькой будкой
Лили с обезьянкой шалит,
Меня называет Минуткой
И мне постоянно твердит:

«Ну погоди, ну погоди, Минуточка,
Ну погоди, мой мальчик-пай,
Ведь любовь — это только шуточка,
Это выдумал глупый май».

Мы в августе горе скрываем
И в парке прощаясь тайком,
С Лили мы, как дети, рыдаем
Осенним и пасмурным днём.

Я плачу, как малый ребёнок,
И, голосом милым звеня,
Ласкаясь ко мне, как котёнок,
Лили утешает меня:

«Ну погоди, ну не плачь, Минуточка,
Ну не плачь, мой мальчик-пай,
Ведь любовь наша — только шуточка,
Её выдумал глупый май».

*****

За кулисами

Вы стояли в театре в углу за кулисами.
А за Вами, словами звеня,
Парикмахер, суфлёр и актёры с актрисами
Потихоньку ругали меня.

Кто-то злобно шипел: «Молодой, да удаленький!
Вот кто за нос умеет водить…»
И тогда Вы сказали: «Послушайте, маленький,
Можно мне вас тихонько любить?»

Вот окончен концерт… Помню степь белоснежную,
На вокзале Ваш мягкий поклон.
В этот вечер Вы были особенно нежною,
Как лампадка у старых икон.

А потом — города, степь, дороги, проталинки…
Я забыл то, чего не хотел бы забыть.
И осталась лишь фраза: «Послушайте, маленький,
Можно мне вас тихонько любить?»

1916 год, Крым

Прощальный ужин

Сегодня томная луна,
Как пленная царевна,
Грустна, задумчива, бледна
И безнадёжно влюблена.

Сегодня музыка больна,
Едва звучит напевно.
Она капризна, и нежна,
И холодна, и гневна.

Сегодня наш последний день
В приморском ресторане.
Упала на террасу тень,
Зажглись огни в тумане.

Отлив лениво ткёт по дну
Узоры пенных кружев…
Мы пригласили тишину
На наш прощальный ужин.

Благодарю Вас, милый друг,
За тайные свиданья,
За незабвенные слова
И пылкие признанья.

Они, как яркие огни,
Горят в моём ненастье.
За эти золотые дни
Украденного счастья.

Благодарю Вас за любовь,
Похожую на муки,
За то, что Вы мне дали вновь
Изведать боль разлуки.

За упоительную власть
Пленительного тела,
За ту божественную страсть,
Что в нас обоих пела.

Я подымаю свой бокал
За неизбежность смены,
За Ваши новые пути
И новые измены.

Я не завидую тому,
Кто Вас там ждёт, тоскуя…
За возвращение к нему
Бокал свой молча пью я!

Я знаю, я совсем не тот,
Кто Вам для счастья нужен.
А он — иной… Но пусть он ждёт,
Пока мы кончим ужин!

Я знаю, даже кораблям
Необходима пристань.
Но не таким, как мы! Не нам,
Бродягам и артистам!

1939 год, Циндао

*****

Ненужное письмо

Приезжайте. Не бойтесь.
Мы будем друзьями,
Нам обоим пора от любви отдохнуть,
Потому что, увы, никакими словами,
Никакими слезами ее не вернуть.

Будем плавать, смеяться, ловить мандаринов,
В белой узенькой лодке уйдем за маяк.
На закате, когда будет вечер малинов,
Будем книги читать о далеких краях.

Мы в горячих камнях черепаху поймаем,
Я Вам маленьких крабов в руках принесу.
А любовь — похороним, любовь закопаем
В прошлогодние листья в зеленом лесу.

И когда тонкий месяц начнет серебриться
И лиловое море уйдет за косу,
Вам покажется белой серебряной птицей
Адмиральская яхта на желтом мысу.

Будем слушать, как плачут фаготы и трубы
В танцевальном оркестре в большом казино,
И за Ваши печальные детские губы
Будем пить по ночам золотое вино.

А любовь мы не будем тревожить словами
Это мертвое пламя уже не раздуть,
Потому что, увы, никакими мечтами,
Никакими стихами любви не вернуть.

Лето 1938 год, Циндао

*****

Рождество

Рождество в стране моей родной,
Синий праздник с дальнею звездой,
Где на паперти церквей в метели
Вихри стелют ангелам постели.

С белых клиросов взлетает волчий вой…
Добрый праздник, старый и седой.
Мёртвый месяц щерит рот кривой,
И в снегах глубоких стынут ели.

Рождество в стране моей родной.
Добрый дед с пушистой бородой,
Пахнет мандаринами и ёлкой
С пушками, хлопушками в кошёлке.

Детский праздник, а когда-то мой.
Кто-то близкий, тёплый и родной
Тихо гладит ласковой рукой.

Время унесло тебя с собой,
Рождество страны моей родной.

1934 год, Париж

*****

Песенка о трёх пажах

Три юных пажа покидали
Навеки свой берег родной,
В глазах у них слёзы блистали
И горек был ветер морской.

«Люблю белокурые косы» —
Так первый, рыдая, сказал. —
«Уйду в глубину под утёсы,
Где блещет бушующий вал».
«Забыть белокурые косы» —
Так первый, рыдая, сказал.

Второй отвечал без волненья:
«Я ненависть в сердце таю,
И буду я жить для отмщенья
И чёрные очи сгублю!»

А третий любил королеву
И молча пошёл умирать.
Не мог он ни ласке, ни гневу
Любимое имя предать.
Кто любит свою королеву,
Тот молча идёт умирать.

Концерт Сарасате

Ваш любовник скрипач. Он седой и горбатый,
Он Вас дико ревнует, не любит и бьёт.
Но когда он играет «Концерт Сарасате»,
Ваше сердце, как птица, летит и поёт.

Он альфонс по призванью. Он знает секреты
И умеет из женщины сделать «зеро»…
Но когда затоскуют его флажолеты,
Он божественный принц, он влюблённый Пьеро!

Он Вас скомкал, сломал, обокрал, обезличил.
Femme de luxe он сумел превратить
в femme de chambre.
И давно уж не моден, давно неприличен
Ваш кротовый жакет с лёгким запахом амбр.

И в усталом лице, и в манере держаться
Появилась у Вас и небрежность, и лень.
Разве можно так горько, так зло насмехаться?
Разве можно топтать каблуками сирень?..

И когда Вы, страдая от ласк хамоватых,
Тихо плачете где-то в углу, не дыша, —
Он играет для Вас свой «Концерт Сарасате»,
От которого кровью зальётся душа!

Увядающей, нищей, больной и брюхатой,
Ненавидя его, презирая себя,
Вы прощаете всё за «Концерт Сарасате»,
Исступлённо, безумно и больно любя!

1927 год, Черновцы

*****

То, что я должен сказать

Я не знаю, зачем и кому это нужно,
Кто послал их на смерть недрожавшей рукой,
Только так беспощадно, так зло и ненужно
Опустили их в Вечный Покой!

Осторожные зрители молча кутались в шубы,
И какая-то женщина с искаженным лицом
Целовала покойника в посиневшие губы
И швырнула в священника обручальным кольцом.

Закидали их елками, замесили их грязью
И пошли по домам — под шумок толковать,
Что пора положить бы уж конец безобразью,
Что и так уже скоро, мол, мы начнем голодать.

И никто не додумался просто стать на колени
И сказать этим мальчикам, что в бездарной стране
Даже светлые подвиги — это только ступени
В бесконечные пропасти — к недоступной Весне!

Октябрь 1917 года, Москва

*****

Чужие города

Принесла случайная молва
Милые, ненужные слова:
«Летний сад, Фонтанка и Нева».

Вы, слова залётные, куда?!
Тут шумят чужие города,
И чужая плещется вода,
И чужая светится звезда.

Вас ни взять, ни спрятать, ни прогнать…
Надо жить, не надо вспоминать,
Чтобы больно не было опять,
Чтобы сердцу больше не кричать.

Это было, было и прошло.
Всё прошло, и вьюгой замело.
От того так пусто и светло…

Вы, слова залётные, куда?!
Тут живут чужие господа,
И чужая радость и беда.
И мы для них чужие навсегда!..

1936 год

*****

Пани Ирена

Ирине Н-й

Я безумно боюсь золотистого плена
Ваших медно-змеиных волос,
Я влюблён в Ваше тонкое имя «Ирена»
И в следы Ваших слёз.

Я влюблён в Ваши гордые польские руки,
В эту кровь голубых королей,
В эту бледность лица, до восторга, до муки
Обожжённого песней моей.

Разве можно забыть эти детские плечи,
Этот горький, заплаканный рот,
И акцент Вашей польской изысканной речи,
И ресниц утомлённых полёт?

А крылатые брови? А лоб Беатриче?
А весна в повороте лица?..
О, как трудно любить в этом мире приличий,
О, как больно любить без конца!

И бледнеть, и терпеть, и не сметь увлекаться,
И, зажав своё сердце в руке,
Осторожно уйти, навсегда отказаться,
И ещё улыбаться в тоске.

Не могу, не хочу, наконец — не желаю!
И, приветствуя радостный плен,
Я со сцены Вам сердце как мячик бросаю!
Ну! Ловите, принцесса Ирен!

1923 год

*****

Испано-Сюиза

Ах, сегодня весна Ботичелли.
Вы во власти весеннего бриза.
Вас баюкает в мягкой качели
Голубая «Испано-Сюиза».

Вы — царица экрана и моды,
Вы пушисты, светлы и нахальны!
Ваши платья надменно-печальны,
Ваши жесты смелы от природы.

Вам противны красивые морды,
От которых тошнит на экране…
И для Вас все лакеи и лорды
Перепутались в кино-тумане.

Идеал Ваших грёз — Квазимодо.
А пока его нет, Вы — весталка!
Как обидно, как больно и жалко —
Полюбить неживого урода.

Измельчал современный мужчина,
Стал таким заурядным и пресным,
А герой фабрикуется в кино,
И рецепты Вам точно известны!..

Лучше всех был раджа из Кашмира,
Что прислал золотых парадизов,
Только он в санаторьях Каира
Умирает от Ваших капризов.

И мне жаль, что на тысячи метров
И любви, и восторгов, и страсти
Не найдётся у Вас сантиметра
Настоящего личного счастья.

Но сегодня весна беспечальна,
Как и все Ваши кино-капризы,
И летит напряжённо и дально
Голубая «Испано-Сюиза».

1928 год

*****

Femme raffinee

Разве можно от женщины требовать многого?
Вы так мило танцуете, в Вас есть шик.
А от Вас и не ждут поведения строгого,
Никому не мешает Ваш муж-старик.

Только не надо играть в загадочность
И делать из жизни «Le vin triste».
Это всё чепуха, да и Ваша порядочность —
Это тоже кокетливый фиговый лист.

Вы, несомненно, с большими данными.
Три-четыре банкротства — приличный стаж.
Вас воспитали чуть-чуть по-странному,
Я б сказал, европейски — фокстрот и пляж?

Я Вас так понимаю, я так Вам сочувствую,
Я готов разорваться на сто частей.
Восемнадцатый раз я спокойно присутствую
При одной из обычных для Вас «смертей».

Я давно уже выучил всё завещание
И могу повторить Вам в любой момент:
Фокстерьера Люлю отослать в Испанию,
Где живёт Ваш любовник… один… студент.

Ваши шляпки и платья раздать учащимся,
A «dessous» сдать в музей прикладных искусств.
А потом я и муж, мы вдвоём потащимся
Покупать Вам на гроб сирени куст.

Разве можно от женщины требовать многого?
Там, где глупость божественна, ум — ничто!

1933 год, Париж

*****

Джимми

Я знаю, Джимми, Вы б хотели быть пиратом,
Но в наше время это невозможно.
Вам хочется командовать фрегатом,
Носить ботфорты, плащ, кольцо с агатом,
Вам жизни хочется отважной и тревожной.

Вам хочется бродить по океанам
И грабить шхуны, бриги и фелуки,
Подставить грудь ветрам и ураганам,
Стать знаменитым чёрным капитаном
И на борту стоять, скрестивши гордо руки…

Но, к сожалению… Вы мальчик при буфете
На мирном пароходе «Гватемале».
На триста лет мы с Вами опоздали,
И сказок больше нет на этом скучном свете.

Вас обижает мэтр за выпитый коктейль,
Бьёт повар за пропавшие бисквиты.
Что эти мелочи, когда мечты разбиты,
Когда в двенадцать лет уже в глазах печаль!

Я знаю, Джимми, если б были Вы пиратом,
Вы б их повесили однажды на рассвете
На первой мачте Вашего фрегата…
Но вот звонок, и Вас зовут куда-то…
Прощайте, Джимми, — сказок нет на свете!

1934 год, Средиземное море, параход «Теофиль Готье»

Бал Господен

В пыльный маленький город,
где Вы жили ребёнком…
Из Парижа весной к Вам пришёл туалет.
В этом платье печальном Вы казались Орлёнком,
Бледным маленьким герцогом сказочных лет.

В этом городе сонном Вы вечно мечтали
О балах, о пажах, вереницах карет
И о том, как ночами в горящем Версале
С мёртвым принцем танцуете Вы менуэт!

В этом городе сонном балов не бывало,
Даже не было просто приличных карет,
Шли года, Вы поблекли, и платье увяло,
Ваше дивное платье «Maison la Valette».

Но сбылися однажды мечты сумасшедшие.
Платье было надето. Фиалки цвели.
И какие-то люди, за Вами пришедшие,
В катафалке по городу Вас повезли.

На слепых лошадях колыхались плюмажики,
Старый попик любезно кадилом махал, —
Так весной в бутафорском смешном экипажике
Вы поехали к Богу на бал.

1917 год, Кисловодск

*****

В степи молдаванской

Тихо тянутся сонные дроги
И, вздыхая, ползут под откос…
И печально глядит на дороги
У колодцев распятый Христос…

Что за ветер в степи молдаванской!
Как поёт под ногами земля!
И легко мне с душою цыганской
Кочевать, никого не любя!

Как все эти картины мне близки,
Сколько вижу знакомых я черт!
И две ласточки, как гимназистки,
Провожают меня на концерт.

Что за ветер в степи молдаванской!
Как поёт под ногами земля!
И легко мне с душою цыганской
Кочевать, никого не любя!

Звону дальнему тихо я внемлю
У Днестра на зелёном лугу.
И Российскую горькую землю
Узнаю я на том берегу.

А когда засыпают берёзы
И поля затихают ко сну,
О, как сладко, как больно сквозь слёзы
Хоть взглянуть на родную страну!..

1925 год

*****

Сумасшедший шарманщик

Каждый день под окном он заводит шарманку.
Монотонно и сонно он поёт об одном.
Плачет старое небо, мочит дождь обезьянку,
Пожилую актрису с утомлённым лицом.

Ты усталый паяц, ты смешной балаганщик
С обнажённой душой, ты не знаешь стыда!
Замолчи, замолчи, сумасшедший шарманщик,
Мои песни мне надо забыть навсегда, навсегда!

Мчится бешенный шар и летит в бесконечность,
И смешные букашки облепили его,
Бьются, вьются, жужжат и с расчётом на вечность
Исчезают как дым, не узнав ничего.

А высоко вверху Время, старый обманщик,
Как пылинки с цветов, с них сдувает года…
Замолчи, замолчи, сумасшедший шарманщик,
Этой песни нам лучше не знать никогда, никогда!

Мы — осенние листья, нас бурей сорвало.
Нас всё гонят и гонят ветров табуны…
Кто же нас успокоит, бесконечно усталых,
Кто укажет нам путь в это царство Весны?

Будет это пророк или просто обманщик,
И в какой только рай нас погонят тогда?..
Замолчи, замолчи, сумасшедний шарманщик,
Эту песнь мы не можем забыть никогда, никогда!

1930 год, Румыния

*****

Пёс Дуглас

Посвящается изумительной танцовщице М. Л. Юрьевой

В нашу комнату Вы часто приходили,
Где нас двое: я и пёс Дуглас,
И кого-то из двоих любили,
Только я не знал, кого из нас.

Псу однажды Вы давали соль в облатке,
Помните, когда он заболел?
Он любил духи и грыз перчатки
И всегда Вас рассмешить умел.

Умирая, Вы о нас забыли,
Даже попрощаться не могли…
Господи, хотя бы позвонили!..
Просто к телефону подошли!..

Мы придём на Вашу панихиду,
Ваш супруг нам сухо скажет: «Жаль».
И, покорно проглотив обиду,
Мы с собакой затаим печаль.

Вы не бойтесь. Пёс не будет плакать,
А, тихонечко ошейником звеня,
Он пойдёт за Вашим гробом в слякоть
Не за мной, а впереди меня!..

1917 год

*****

Кокаинеточка

Что Вы плачете здесь, одинокая, глупая деточка,
Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы?
Вашу тонкую шейку едва прикрывает горжеточка,
Облысевшая, мокрая вся и больная, как Вы.

Вас уже отравила осенняя слякоть бульварная,
И я знаю, что крикнув…
Вы можете спрыгнуть с ума.
И когда Вы умрёте на этой скамейке, кошмарная,
Ваш сиреневый трупик окутает саваном тьма.

Так не плачьте, не стоит, моя одинокая деточка,
Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы,
Лучше шейку свою затяните потуже горжеточкой
И ступайте туда, где никто Вас не спросит, кто Вы.

1915 год

*****

Китеж

Проклинали. Плакали. Вопили.
Декламировали: «Наша мать…»
В кабаках за возрожденье пили,
Чтоб опять наутро проклинать…

А потом вдруг поняли. Прозрели.
За голову взялись. Неужели
«Китеж», воскресающий без нас?
Так-таки Великая? Подите ж…
А она, действительно, как Китеж,
Проплывает мимо ваших глаз.

И уже сердец людских мильоны
Ждут её на дальних берегах.
И уже пылают их знамёна
Ей навстречу в поднятых руках.

А она, с улыбкой и приветом
Мир несущая народам и векам,
Вся сияет нестерпимым светом,
Всё ещё невидимая вам!

1943 год, Шанхай

*****

Безноженька

Ночью на кладбище строгое,
Чуть только месяц взойдёт,
Крошка-малютка безногая
Пыльной дорогой ползёт.

Днём по канавам валяется,
Что-то тихонько скулит.
Ночью в траву забирается,
Между могилками спит.

Старой, забытой дороженькой
Между лохматых могил
Добрый и ласковый Боженька
Нынче во сне приходил.

Ноги большие и новые
Ей подарить обещал,
А колокольцы лиловые
Тихо звенели хорал…

«Боженька, ласковый Боженька,
Что тебе стоит к весне
Глупой и малой безноженьке
Ноги приклеить во сне?»

1916 год

*****

Piccolo Bambino

I

Вечерело. Пели вьюги.
Хоронили Магдалину,
Цирковую балерину.
Провожали две подруги,
Две подруги — акробатки.
Шёл и клоун. Плакал клоун,
Закрывал лицо перчаткой.

Он был другом Магдалины,
Только другом, не мужчиной,
Чистил ей трико бензином.
И смеялась Магдалина:
«Ну какой же ты мужчина?
Ты чудак, ты пахнешь псиной!»
Бедный Рiccolo Вambino…

II

На кладбище
Cнег был чище,
Голубее городского.
Вот зарыли Магдалину,
Цирковую балерину,
И ушли от смерти снова…

Вечерело. Город ник
В тёмной сумеречной тени.
Поднял клоун воротник
И, упавши на колени,
Вдруг завыл в тоске звериной.

Он любил… Он был мужчиной,
Он не знал, что даже розы
От мороза пахнут псиной.
Бедный Piccolo Вambino!

1933 год, Париж