Глеб Горбовский — русский советский поэт, прозаик. Представляем вашему вниманию лучшие стихи Глеба Горбовского.
Не напрасно, не случайно
Не напрасно, не случайно
жизнь моя — необычайна.
Не напрасно кость трещала,
отлетали пальцы прочь.
Плоть — как драное мочало,
а молчала, точно ночь.
Не случайно перед дулом
я стоял у палача, —
злого дядю время сдуло,
словно ветром — пыль с плеча!
Обмороженный, недаром —
на краю земли родной
не назвал судьбу кошмаром,
не рассталась жизнь со мной.
Стал приятель не напрасно
неприятелем в пути…
И прекрасно, что неясно
то, что будет впереди!
…Я лежу в траве пахучей,
улыбаюсь муравью.
Знаю лишь, что будет — лучше.
И всегда на том стою.
1966 год
*****
Что нужно человеку
Что нужно человеку
в полночь?
Зачем он
в нашу дверь стучит?
Наш дом семейкой
переполнен,
наш дом закрыт
на все ключи.
…Открою черное оконце
и выйду к путнику
во тьму.
И мы отправимся
за солнцем,
чтоб стало утренней
ему.
И на краю косматой ночи
мы с ним отыщем
тот рассвет…
И будет грустно,
но не очень,
а может быть,
и вовсем нет!
1968 год
*****
Ещё бы раз влюбиться до удушья
Ещё бы раз влюбиться до удушья,
до взрыва сердца. И окостенеть.
Душа пуста, как высохшая лужа.
Не лезет в рот изысканная снедь:
ни рябчики, ни пенье менестрелей…
Ещё бы раз — щемящий лёт крыла!
Чтоб от восторга перья обгорели,
чтоб с тела кожа старая сползла.
А если нет… Тогда надеть галоши,
Найти в саду холодную скамью…
Какой мечтой, какою сладкой ложью
сманили годы молодость мою?
1967 год
*****
Ты полюбишь меня
Ты полюбишь меня.
Это будет в дожди;
ленинградский асфальт
отразит фонари
и тебя
с пустяковым значком на груди.
Это будет не раз, и не два,
и не три…
Ты полюбишь меня
и разлюбишь меня.
Ленинградский асфальт
будет таять в жару.
Что-то нужно любить…
Свечка просит огня,
белый парус живет
исключительно —
на ветру!
1964 год
*****
Однажды проснуться и вспомнить
Однажды проснуться и вспомнить,
сколь многое ты потерял:
жену, телефоны любовниц
и кое-какой матерьял…
Утрачены волосы, зренье,
уменье играть в волейбол…
Как будто в эпоху старенья
из эры цветенья забрёл.
Случись это где-то вначале,
в момент восхожденья, в пылу, —
я вызвал бы транспорт с врачами,
подставил бы зад под иглу.
А нынче… спокоен. Как дятел.
Промыв на рассвете глаза,
я вижу мадонну с дитятей
и силюсь поднять паруса.
Шагая устала и зыбко,
я слышу: «Что с вами стряслось?»
И прячу в дурацкой улыбке
дурацкий ответ на вопрос.
И вечному миру внимая,
пытаюсь я мысли вязать…
И что-то уже понимаю,
хотя и не смею сказать.
1977 год
*****
Загадочная русская душа…
«Загадочная русская душа…»
Какая чушь!
Она открыта — настежь
и для веселья,
и для метяжа,
и для молчанья гордого в ненастье.
На Западе гадалки, морща лоб,
как будто нет занятия полезней,
затаскивают душу в гороскоп…
А русская душа — туда не лезет!
Видать, сердечный этот аппарат
чуть посложней досужего расчёта…
«Загадочность души…»
Какого чёрта
рядить её в затрёпанный наряд!
Её удел — гореть, не остывая!
О русская душа!
Душа — живая…
1971 год
*****
Превратиться в мелкий дождик
Превратиться в мелкий дождик,
зарядить на много дней…
И на город толстокожий
тихо падать меж огней.
Или трогать гриву леса,
еле листья шевеля.
или нежностью небесной
гладить сонные поля.
Слиться с речкой безымянной,
целовать людей…
Устать.
А затем в рассвет туманный
поредеть
и перестать.
1967 год
*****
Не писем жду, а жду предчувствий
Не писем жду, а жду предчувствий.
Я верю в их подспудный зуд.
…Уходит молодость. И чуть ли
не наступает — Высший суд!
Ну, сколько сдвинул гор, сыночек?
Смотри в глаза и говори.
…А где там — горы! Даже кочки,
и те на месте, хоть умри.
Вот, правда, есть одна победа,
(досталась в маленьком бою):
глядят глаза родного цвета
всё ещё — в сторону мою…
1969 год
*****
Разбудите меня через тысячу лет
Разбудите меня через тысячу лет,
я, наверно, уже отдохну.
Я на завтрак нажарю медвежьих котлет,
постучу топором по бревну.
На веселые плечи подвешу рюкзак,
затопчу головешки костра.
Пролетит на свидание тощий гусак,
опрокинется дождь из ведра.
Бесноватые молнии будут слепить,
в чащу ринется заяц-беглец…
Я по-прежнему буду кого-то любить,
потому что любовь — молодец.
Потому что она через тысячу лет —
это та же гроза, это тот же рассвет.
1964 год
*****
Кому о радости поведать?
Кому о радости поведать?
Печали розданы. Их нет.
«Опять ты бодренький с рассвета?» —
корит меня дружок-поэт.
Его сомненья, как вериги,
бренчат, пугая певчих птах.
«Пошто, — ворчит, — штампуешь книги?
Пошто улыбка на устах?!»
А я и сам своей свободы
почти стесняюсь… Вот скандал!
Я просто новый, а не бодрый.
И вроде — верующим стал.
Бреду воскресшими полями,
где в юны лета шла война.
И грудь уже не гложет пламень
обид на то, что жизнь — одна.
Одна! Зато какая радость,
что вот — была! Смогла посметь…
И разве смерть придёт в награду
за нашу веру?.. Разве смерть?
1974 год
*****
Горела осень
Горела осень.
Бегал виновато
пожарный ветер,
мокрый и лохматый.
…Вдруг,
пламенем осенним подожжен,
я сам пылаю,
в луже отражен.
Трещит моя душа.
Как перекрытья,
горят и настроенья,
и событья.
И здание мое —
все бронзовей.
И две морщины свежих —
меж бровей…
А ветер гасит
огненные взмахи.
И облепили белые рубахи
тела осиротелые берез.
Наискосок их слезы,
под откос,
вниз по плакучей
траурной косе…
И голосят машины на шоссе.
1967 год
*****
Улавливать хлопки твоих ресниц
Улавливать хлопки твоих ресниц
и пить вино вечерних разговоров.
Ты самая красивая из птиц,
живущая в квартирных коридорах.
Летучая и легкая, прощай…
Плыви по солнцу, слитому на травы.
Пью за тебя из кружки красный чай.
Витай, костер, сиятельно, как слава!
Я славлю сердце женщины моей,
двадцатый век — век радости и муки,
багровым чаем душу мне согрей
и обожги восторженные руки,
творя пожары, тление гася
и женщину все выше вознося!
1964 год
*****
Уходят праздные друзья
Уходят праздные друзья,
и начинается мой праздник.
Я, как степенная семья,
разогреваю чай на газе.
Я, как примерный семьянин,
ложусь на островок дивана…
Как хорошо, что я один,
что чай желтеет из стакана,
чтоя опять увижу сны,
и в этих снах такая радость,
что ни любовниц, ни жены,
ни даже счастия не надо.
1966 год
*****
На дворе играют дети
На дворе играют дети
в ту прошедшую войну.
Чью-то бабушку в берете
клонит медленно ко сну.
Дети в небо бьют из пушек,
дети с воздуха бомбят, —
много сделали игрушек
папы-мамы для ребят.
Поливает двор машина.
Дяди бьются в домино…
Дети станут все большими,
сходят вечером в кино.
У детей родятся дети,
будет больше их вдвойне.
…А у бабушки в берете
дети там… На той войне.
1967 год
*****
Вышел я из вокзала
Вышел я из вокзала,
хоть вались на асфальт…
Только что прикасалась!
Неужели не жаль?
Неужели — не нужен?!
Неужели всегда
быть мужчиною, мужем,
а мечтой — никогда?
…Я однажды расторгну
с этим городом брак!
Я с публичного торга
всё отдам за пятак!
И родню, и влюблённость.
Всё на свете… возня.
Сяду в поезд зелёный,
и не станет меня…
1960 год
*****
Я тихий карлик из дупла
Я тихий карлик из дупла,
лесовичок ночной.
Я никому не сделал зла,
но недовольны мной.
Я пью росу, грызу орех,
зеваю на луну.
И всё же очень страшный грех
вменяют мне в вину.
Порой пою, и голос мой
не громче пенья трав.
Но часто мне грозит иной,
кричит, что я не прав!
Скрываюсь я в своём дупле,
и, в чём моя вина,
никто не знает на земле,
ни бог, ни сатана.
1965 год
*****
Время истечёт — и ты уйдёшь
Время истечёт — и ты уйдёшь.
Нас расцепят, словно мы — вагоны.
Ощутим, какого цвета ложь,
шевельнём параграфы, законы…
На твои следы наляжет снег,
ты уедешь прочь из Ленинграда…
Только где-то в дебрях картотек
мы ещё надолго —
будем рядом.
1960 год
*****
Тризна
Убили снежного барана.
Он долго падал с высоты.
Во лбу звездой краснела рана
на месте беленькой звезды.
Рога отрубленные пали
у тощей речки на краю.
Седые горы ночь не спали,
оплакивая тварь свою.
Они ревели водопадом,
потом, зарывшись в облака,
суровым, чёрным, страшным взглядом
на нас глядели свысока…
Мы жадно с клекотом кусали
баранье тело — до костей…
А те, с седыми волосами,
всю ночь судили нас — людей.
1962 год
