Лучшие стихи Леонида Мартынова

Леонид Мартынов — советский поэт, журналист, переводчик. Представляем вашему вниманию лучшие стихи Леонида Мартынова.

Седьмое чувство

Строятся разные небоскрёбы, —
Зодчим слава и честь,
Но человек уже хочет иного —
Лучше того, что есть.

Лучше и лучше пишутся книги,
Всех их не перечесть,
Но человек уже хочет иного —
Лучше того, что есть.

Тоньше и тоньше становятся чувства,
Их уж не пять, а шесть,
Но человек уже хочет иного —
Лучше того, что есть.

Знать о причинах, которые скрыты,
Тайные ведать пути —
Этому чувству шестому на смену,
Чувство седьмое, расти!

Определить это чувство седьмое
Каждый по-своему прав.
Может быть, это простое уменье
Видеть грядущее въявь!

1952 год

*****

Что-то новое в мире

Что-то
Новое в мире.
Человечеству хочется песен.
Люди мыслят о лютне, о лире.
Мир без песен
Неинтересен.

Ветер,
Ветви,
Весенняя сырость,
И черны, как истлевший папирус,
Прошлогодние травы.
Человечеству хочется песен.
Люди правы.

И иду я
По этому миру.
Я хочу отыскать эту лиру,
Или — как там зовётся он ныне —
Инструмент для прикосновенья
Пальцев, трепетных от вдохновенья.

Города и пустыни,
Шум, подобный прибою морскому…
Песен хочется роду людскому.

Вот они, эти струны,
Будто медны и будто чугунны,
Проводов телефонных не тоньше
И не толще, должно быть.
Умоляют:
«О, тронь же!»

Но ещё не успел я потрогать —
Слышу гул отдалённый,
Будто где-то в дали туманной
За дрожащей мембраной
Выпрямляется раб обнажённый,
Исцеляется прокажённый,
Воскресает невинно казнённый,
Что случилось, не может представить:
«Это я! — говорит. — Это я ведь!»

На деревьях рождаются листья,
Из щетины рождаются кисти,
Холст растрескивается с хрустом,
И смывается всякая плесень…
Дело пахнет искусством.
Человечеству хочется песен.

1948, 1954 год

*****

Любовь

Ты жива,
Ты жива!
Не сожгли тебя пламень и лава,
Не засыпало пеплом, а только задело едва.
Ты жива,
Как трава,
Увядать не имевшая права.
Будешь ты и в снегах
Зелена, и поздней Покрова.

И ещё над могилой моей
Ты взойдёшь, как посмертная слава.
И не будет меня —
Ты останешься вечно жива.
Говори не слова,
А в ответ лишь кивай величаво —
Улыбнись и кивни,
Чтоб замолкла пустая молва.

Ты жива,
Ты права,
Ты отрада моя и отрава.
Каждый час на земле —
Это час твоего торжества!

1946 год

*****

Хочется сосредоточиться

Хочется
Сосредоточиться
И припомнить,
Как за шагом шаг
Этот мир рождался,
Чтоб упрочиться
В первобытном хаосе;
И как
Приходилось в этом мире,
Созданном
Собственною кровью
И трудом,
Подыматься к звёздам,
Скупо розданным
Прямо с неба
В сумраке седом;
Совладать со всяческою нечистью,
Делать всё,
Чтоб вновь не грянул бой;
Столковаться с целым человечеством
И остаться
Всё ж
Самим собой!

1955 год

*****

Нежность

Вы поблёкли. Я — странник, коричневый весь.
Нам и встретиться будет теперь неприятно.
Только нежность, когда-то забытая здесь,
Заставляет меня возвратиться обратно.

Я войду, не здороваясь, громко скажу:
— Сторож спит, дверь открыта, какая небрежность!
Не бледнейте! Не бойтесь! Ничем не грожу,
Но прошу вас: отдайте мне прежнюю нежность.

Унесу на чердак и поставлю во мрак
Там, где мышь поселилась в дырявом штиблете.
Я старинную нежность снесу на чердак,
Чтоб её не нашли беспризорные дети.

1924 год

*****

Природа

— Всё менее и менее
Надеясь на спасение,
Всё более и более
Лишаюсь вольной воли я! —
Так шепчешь ты, Природа, мне
С отравленными реками,
С деревьями-уродами
Над скалами-калеками.
Всё менее и менее
Надеясь на спасение,
Ты стонешь: — Глохну, слепну я! —
Молчи, великолепная!
Молчи!
Всё это мелочи,
Проделки разной сволочи.
От этой бледной немочи
Отмыться хватит щёлочи!
Они тебя обидели,
Взъерошили, взлохматили,
Стяжатели, грабители,
Глупцы-пенкосниматели.
Но на дела бесславные
Свою затратив силищу,
Всё ж не проникли в главное
Твоё дарохранилище.
За вековыми свалками,
За мусорными кучами,
За листиками жалкими,
Над высохшими сучьями
Бьёт жизнь всё неустаннее,
Шальная, незастойная,
Сливаясь в сочетания
Меня с тобой достойные.
Верну тебе величие!
И углубляюсь в чащи я,
Кишащие, кипящие
Непойманной добычею.
И лес всё первобытнее,
А недра непролазнее —
Железнее, графитнее,
Урановей, алмазнее…

*****

Балерина

Ночь шуршит в канаве жёлтым листом,
Бьёт подковой.
Поверяет дворничиху свистом
Участковый.
А девчонка с бантиком над чёлкой
Тут же вьётся,
Меж совком танцует и метёлкой
И смеётся.
Всё ночами участковый видит
В лунном свете:
— Из девчонки толк, наверно, выйдет:
Быть в балете!
Дворничиха несколько надменно
Рассмеялась:
— Ну так что же! Ведь и я на сцену
Собиралась.
— На каком же это основаньи?
— Так вот… было.
Только высшего образованья
Не хватило!
— Да, конечно… Если уж учиться —
Надо с детства.
Он уходит. И свистит, как птица,
По соседству.
…Дворничиха выросла в детдоме,
Грубовата.
Дочь родилась в орудийном громе
От солдата.
На войне, уж ясно и понятно,
Убивают.
Этот парень не пришёл обратно…
И бывает,
Кое-как метёт она дорожки,
Матерится…
А у дочки луч на босоножке
Серебрится.
Ходит баба в час похмелья горький
Туча-тучей…
…Будет, будет ваша дочь танцоркой
Самой лучшей!

*****

Бывают такие периоды

Бывают
Такие
Периоды,
Когда к словопреньям не тянет
И кажется, в рот набери воды,
А глубже молчанье не станет,
Когда накричался до хрипа ты,
И, сделав все резкие выпады,
Ты медленно делаешь выводы.
Бывают
Такие
Периоды.

1967 год

*****

Облака

Облака!
Не достать вас руками.
Да и это ли надобно мне?
Облака!
Окружён облаками,
Я бы мчался на чёрном коне
Через горы, к восточной стране,
К дому с низкими потолками,
Чтобы там за семью замками
С холодеющими щеками
Ты бы вышла навстречу мне.

Но уходит он в дальние дали,
Путь, который весь в тормозах.
И на самом последнем вокзале
Ты одна в карболовом зале
Со слезами в зелёных глазах.

Облака!
На высокую крышу
За Москвою-рекою взойду
И увижу я всё, и услышу…
Вот и ласточка вьётся в саду
На свою, на мою ли беду…

Облака
В сорок пятом году!

1945 год

*****

Первый снег

Ушёл он рано вечером,
Сказал:
— Не жди. Дела…

Шёл первый снег.
И улица
Была белым-бела.

В киоске он у девушки
Спросил стакан вина.

«Дела… — твердил он мысленно, —
И не моя вина».

Но позвонил он с площади:
— Ты спишь?
— Нет, я не сплю.
— Не спишь? А что ты делаешь? —
Ответила:
— Люблю!

…Вернулся поздно утром он,
В двенадцатом часу,
И озирался в комнате,
Как будто бы в лесу.
В лесу, где ветви чёрные
И чёрные стволы,
И все портьеры чёрные,
И чёрные углы,
И кресла чёрно-бурые,
Толпясь, молчат вокруг…

Она склонила голову,
И он увидел вдруг:
Быть может, и сама ещё
Она не хочет знать,
Откуда в тёплом золоте
Взялась такая прядь!

Он тронул это милое
Теперь ему навек
И понял,
Чьим он золотом
Платил за свой ночлег.

Она спросила:
— Что это? —
Сказал он:
— Первый снег!

1946 год

*****

Человек

Человек,
Которого ударили,
Человек, которого дубасили,
Купоросили и скипидарили,
Человек, которого отбросили,
Человек, к которому приставили
С четырёх сторон по неприятелю,
Но в конце концов не обезглавили, —
Вот кто чувствует ко мне симпатию.
И к нему её я тоже чувствую,
Потому что я над ним не властвую,
И не то чтобы ему сочувствую,
Но в его страданиях участвую:
И меня пытались так когда-то ведь
Обрубать, обламывать, обтёсывать,
Деликатно говоря — причёсывать,
Говоря точнее — обрабатывать.
Чтоб признал их страшные законы я,
Убеждали и добром, и злом они,
Но орудия, употреблённые
Для всего для этого, изломаны.
Хоть и длились целые столетия
Эти бесконечные занятия.
И теперь в любой стране на свете я
Ясно чувствую твою симпатию,
Человек, которого мытарили,
Всячески трепали, зуботычили,
Купоросили и скипидарили,
Но в конце концов не обезличили.

*****

Такие звуки есть вокруг

Такие звуки есть вокруг,
Иными стать их не заставишь,
Не выразишь посредством букв,
Не передашь посредством клавиш.

И поручиться я готов:
Иную речь мы слышать слышим,
Но с помощью обычных слов
Её мы всё же не запишем.

И своевольничает речь,
Ломается порядок в гамме,
И ходят ноты вверх ногами,
Чтоб голос яви подстеречь.

А кто-то где-то много лет
Стремится сглаживать и править.
Ну что ж! Дай бог ему оставить
На мягком камне рыбий след.

*****

Событье свершилось, но разум

Событье
Свершилось,
Но разум
Его не освоил ещё;
Оно ещё пылким рассказом
Не хлынуло с уст горячо;
Его оценить беспристрастно
Мгновенья ещё не пришли;
Но всё-таки
Всё было ясно
По виду небес и земли,
По грому,
По вспугнутым птицам,
По пыли, готовой осесть.

И разве что только по лицам
Нельзя было это прочесть!

1953 год

*****

Дрёма луговая

Господи Исусе,
Чудно под Москвой,
В Рузе и в Тарусе,
В дрёме луговой!

Дрёма луговая!
Это к ней вчера,
Не переставая,
Липла мошкара.

Сока из надлома
Не дал бледный хвощ.
Чувствовала дрёма:
Утром будет дождь!

То-то белокрыльник
Вовсе изнемог!
Будет в серый пыльник
Кутаться восток.

Смерчик еле зримый,
Предрассветно мглист,
Пронесётся мимо,
Как мотоциклист.

Глухо тарарахнет
Предрассветный гром
Там, где в гнёздах пахнет
Пухом и пером.

И взлетит от грома
Мошек целый рой,
Как с аэродрома,
С дрёмы луговой!

1956 год

*****

Я опять тебя обидел

Я опять тебя обидел —
Понимаю, сознаю,
Я опять тебя обидел
За доверчивость твою.

Вновь невольно сделал больно
Я тебе. А почему?
Я сказал тебе: «Довольно
Верить на слово всему!

На свою ты мерку меришь
И всему, что ни скажи,
Веришь, веришь, веришь, веришь…
Лгут и жёны и мужи!

Докажу, что лгут и дети,
И не верь им ни на грош,
Ибо властвуют на свете
Лицемерие и ложь».

«Да?» — сказала ты, тоскуя.
«Нет! — ответил я, ликуя. —
Есть на свете добрый люд —
Очень многие не лгут…
Почему ж ты даже тут
Истины не разгадала?»

Так кричал я.
Ты страдала.

1952 год

*****

Дети

Два
Огромных ребёнка —
Один электроник,
А другой начинающий сценарист,
Автор только коротеньких ещё кинохроник —
По какому-то поводу ко мне ворвались.
Я прекрасно догадывался, что их интересует,
И о чём побеседовать явились со мной,
И любезно показывал им,
как индейцы и дети рисуют,
И какие ваятели ливень,
и ветер, и стужа, и зной.
И мои собеседники делали вид, что их ужасно
Интересует, как рисуют индейцы и ветер,
Дети, ливни, и стужа, и зной, и мороз.
А на самом деле они и сами были большие дети,
И ответа искали они на один лишь вопрос:
Как писать стихи?
А зачем это было им нужно —
Я не знаю. Скорее всего,
чтобы чьи-то пленять сердца,
Которые против лирики безоружны.
Но я им рассказывал, как охотник ловит песца,
Я рассказывал им, как физики
ловят плазму в магнитные сети,
И о том, как в былом скоморохи ловили медведя,
Затем чтоб под дудку плясал.

Но обоим казалось,
что будто держу я в секрете,
Как писать, и при этом казалось,
Что и сам я неважно пишу и писал.
Но однако, глядели они на меня,
Как глядят на жреца, на оракул, на сонник,
И мечтали, что я научу их
превращать в заклинанья
Чистый бумажный лист, —
Два огромных ребёнка:
Один — электроник,
А другой — начинающий сценарист.

*****

След

А ты?
Входя в дома любые —
И в серые,
И в голубые,
Всходя на лестницы крутые,
В квартиры, светом залитые,
Прислушиваясь к звону клавиш
И на вопрос даря ответ,
Скажи:
Какой ты след оставишь?
След,
Чтобы вытерли паркет
И посмотрели косо вслед,
Или
Незримый прочный след
В чужой душе на много лет?

1945 год

*****

Вода

Вода
Благоволила
Литься!

Она
Блистала
Столь чиста,

Что — ни напиться,
Ни умыться,
И это было неспроста.

Ей
Не хватало
Ивы, тала
И горечи цветущих лоз.

Ей
водорослей не хватало
И рыбы, жирной от стрекоз.

Ей
Не хватало быть волнистой,
Ей не хватало течь везде.

Ей жизни не хватало —
Чистой,
Дистиллированной
Воде!

1946 год

*****

Забыто суеверие былое

Забыто
Суеверие былое,
И ни одна небесная звезда
Нам предрекать ни доброе, ни злое
Уже не будет больше никогда.

Но как Луна
Земной играет влагой
Здесь, в мире мачт, винтов и якорей —
Так и Земля своей могучей тягой
Вздымает волны солнечных морей.

И это
Не совсем невероятно,
Хотя и не доказано вполне,
Что возникают солнечные пятна
Отчасти даже по людской вине.

Ведь всё же
Люди, вольные как птицы,
Земля и все живые существа
Не столь уже ничтожные частицы
В круговороте естества.

На нас-то ведь
Какое-то влиянье
Оказывает даже и Луна, —
Когда кипит прилив на океане,
Мы говорим: виновница — она!

А мы
На Солнце вызываем бури,
Протуберанцев колоссальный пляс.
И это в человеческой натуре —
Влиять на всё, что окружает нас.

Ведь друг на друга
То или иное
Влиянье есть у всех небесных тел.
Я чувствую воздействие земное
На судьбы солнц, на ход небесных дел.

1956 год

*****

Двадцатые годы

Помню
Двадцатые годы —
Их телефонные ручки,
Их телеграфные коды,
Проволочные колючки.

Помню
Недвижные лифты
В неотопляемых зданьях
И бледноватые шрифты
В огненно-пылких изданьях.

Помню
И эти газеты,
Помню и эти плакаты,
Помню и эти рассветы,
Помню и эти закаты.

Помню
Китайскую стену
И конструктивную сцену,
Мутность прудов Патриарших,
Мудрость товарищей старших.

Помню
Фанерные крылья
И богатырские шлемы,
Помню и фильмы, что были
Немы и вовсе не немы.

Помню я
Лестниц скрипучесть
И электричества тленье.
Помню я буйную участь
Нашего поколенья.

1954 год