Лев Мей — русский поэт, прозаик, драматург, переводчик. Представляем вашему вниманию лучшие стихи Льва Мея.
Я не обманывал тебя
Я не обманывал тебя,
Когда, как бешеный любя,
Я рвал себе на части душу
И не сказал, что пытки трушу.
Я и теперь не обману,
Когда скажу, что клонит к сну
Меня борьба, что за борьбою
Мне шаг до вечного покою.
Но ты полюбишь ли меня,
Хотя в гробу, и, не кляня
Мой тленный труп, любовно взглянешь
На крышку гроба?.. Да?.. Обманешь!
1861 год
*****
Одуванчики
Посвящается всем барышням
Расточительно-щедра,
Сыплет вас, за грудой груду,
Наземь вешняя пора,
Сыплет вас она повсюду:
Где хоть горсточка земли —
Вы уж, верно, расцвели.
Ваши листья так росисты,
И цветки так золотисты!
Надломи вас, хоть легко, —
Так и брызнет молоко…
Вы всегда в рою весёлом
Перелётных мотыльков,
Вы в расцвет — под ореолом
Серебристых лепестков.
Хороши вы в день венчальный;
Но… подует ветерок,
И останется печальный,
Обнажённый стебелёк…
Он цветка, конечно, спорей:
Можно выделать цикорий!
30 мая 1858 года
*****
Знаешь ли, Юленька
(Ю. И. Л[ипи]ной)
Знаешь ли, Юленька,
что мне недавно приснилося?..
Будто живётся опять мне,
как смолоду жилося;
Будто мне на сердце
веет бывалыми вёснами:
Просекой, дачкой, подснежником,
хмурыми соснами,
Талыми зорьками, пеночкой,
Невкой, берёзами,
Нашими детскими… нет! —
уж не детскими грёзами!
Нет!.. уже что-то тревожно в груди
колотилося…
Знаешь ли, Юленька?.. глупо!..
А всё же приснилося…
1860 год
*****
Ты печальна
Кому-то
Ты печальна, ты тоскуешь,
Ты в слезах, моя краса!
А слыхала ль в старой песне:
«Слёзы девичьи — роса»?
Поутру на поле пала,
А к полудню нет следа…
Так и слёзы молодые
Улетают навсегда,
Словно росы полевые,
Знает бог один — куда.
Развевает их и сушит
Жарким пламенем в крови
Вихорь юности мятежной,
Солнце красное любви.
1857 год
*****
Зачем?
Зачем ты мне приснилася,
Красавица далекая,
И вспыхнула, что в полыме,
Подушка одинокая?
Ох, сгинь ты, полуночница!
Глаза твои ленивые,
И пепел кос рассыпчатый,
И губы горделивые —
Всё наяву мне снилося,
И всё, что греза вешняя,
Умчалося,- и на сердце
Легла потьма кромешная..
Зачем же ты приснилася,
Красавица далекая,
Коль стынет вместе с грезою
Подушка одинокая?..
1861 год
*****
Не знаю, отчего так грустно мне при ней?
Не знаю, отчего так грустно мне при ней?
Я не влюблён в неё: кто любит, тот тоскует,
Он болен, изнурён любовию своей,
Он день и ночь в огне — он плачет и ревнует…
И только… Отчего — не знаю. Оттого ли,
Что дума и у ней такой же просит воли,
Что сердце и у ней в таком же дремлет сне?
Иль от предчувствия, что некогда напрасно,
Но пылко мне её придётся полюбить?
Бог весть! А полюбить я не хотел бы страстно:
Мне лучше нравится — по-своему грустить.
Взгляните, вот она: небрежно локон вьётся,
Спокойно дышит грудь, ясна лазурь очей —
Она так хороша, так весело смеётся…
Не знаю, отчего так грустно мне при ней?
1844 год
*****
Хотел бы в единое слово
Хотел бы в единое слово
Я слить мою грусть и печаль
И бросить то слово на ветер,
Чтоб ветер унёс его вдаль.
И пусть бы то слово печали
По ветру к тебе донеслось,
И пусть бы всегда и повсюду
Оно тебе в сердце лилось!
И если б усталые очи
Сомкнулись под грёзой ночной,
О, пусть бы то слово печали
Звучало во сне над тобой.
1859 год
*****
Огоньки
Посвящается
Аполлону Александровичу
Григорьеву
По болоту я ржавому еду,
А за мною, по свежему следу,
Сквозь трясину и тину, по стрелкам густой осоки,
Кудри на ветер, пляшут кругом огоньки.
Разгорелись и, в пляске устойкой,
Оземь бьются они перед тройкой,
То погаснут, то вспыхнут тревожно по темным кустам,
Будто на смех и страх ошалелым коням.
Отшарахнулись кони, рванулись;
Гривы дыбом, и ноздри раздулись:
Чуют, верно, своей необманной побудкой они,
Что не спросту в болоте зажглися огни…
Не глядел бы: болотная пляска
Для меня — только мука и тряска,
И не верю я в душу живую болотных огней;
И в трясину свою не сманить им коней.
Знаю их — без покрова и гроба:
Душит их пододонная злоба,
И честной люд и божий весь мир ненавидят они…
Погоняй-ка, ямщик!..
Но теснятся огни,
Забегают пред тройкой далече,
И ведут со мной пошептом речи
На глухом, да понятном и жгучем своем языке:
«Благовестная тайна горит в огоньке! —
Говорят… — Всепрощающей силой
Колыбель примирилась с могилой…
По зажорам, по прорубям, рытвинам, омутам, рвам
Не придется плясать уже нашим детям.
Наша мука детей искупила,
И теперь мы — не темная сила:
Мы надеемся, верим и ждем нашей пытки конца,
Чтоб зажечься в чертоге у бога-отца».
По болоту я ржавому еду,
А за мною, по свежему следу,
Сквозь трясину и тину, по стрелкам густой осоки,
Кудри на ветер, пляшут кругом огоньки.
8 мая 1861 года
*****
Запевка
Ох, пора тебе на волю, песня русская,
Благовестная, победная, раздольная,
Погородная, посельная, попольная,
Непогодою-невзгодою повитая,
Во крови, в слезах крещёная-омытая!
Ох, пора тебе на волю, песня русская!
Не сама собой ты спелася-сложилася:
С пустырей тебя намыло снегом-дождиком,
Нанесло тебя с пожарищ дымом-копотью,
Намело тебя с сырых могил метелицей…
1856 год
*****
Канарейка
Говорит султанша канарейке:
«Птичка! Лучше в тереме высоком
Щебетать и песни петь Зюлейке,
Чем порхать на Западе далеком?
Спой же мне про за-море, певичка,
Спой же мне про Запад, непоседка!
Есть ли там такое небо, птичка,
Есть ли там такой гарем и клетка?
У кого там столько роз бывало?
У кого из шахов есть Зюлейка —
И поднять ли так ей покрывало?»
Ей в ответ щебечет канарейка:
«Не проси с меня заморских песен,
Не буди тоски моей без нужды:
Твой гарем по нашим песням тесен,
И слова их одалыкам чужды…
Ты в ленивой дреме расцветала,
Как и вся кругом тебя природа,
И не знаешь — даже не слыхала,
Что у песни есть сестра — свобода».
1859 год
*****
Сумерки
Оттепель… Поле чернеет;
Кровля на церкви обмокла;
Так вот и веет, и веет —
Пахнет весною: сквозь стёкла.
С каждою новой ложбинкой
Водополь всё прибывает,
И огранённою льдинкой
Вешняя звёздочка тает.
Тени в углах шевельнулись,
Тёмные, сонные тени,
Вдоль по стенам потянулись,
На пол ложатся от лени…
Сон и меня так и клонит…
Тени за тенями — грёзы…
Дума в неведомом тонет…
На сердце — крупные слёзы.
Ох, если б крылья да крылья,
Если бы доля да доля,
Не было б мысли «бессилья»,
Не было б слова — «неволя».
22 марта 1858 года
*****
Когда ты, склонясь над роялью
Когда ты, склонясь над роялью,
До клавишей звонких небрежно
Дотронешься ручкою нежной,
И взор твой нальётся печалью,
И тихие, тихие звуки
Мне на душу канут, что слёзы,
Волшебны, как девичьи грёзы,
Печальны, как слово разлуки, —
Не жаль мне бывает печали
И грусти твоей мимолётной:
Теперь ты грустишь безотчётно —
Всегда ли так будет, всегда ли?
Когда ж пламя юности жарко
По щёчкам твоим разольётся,
И грудь, как волна, всколыхнётся,
И глазки засветятся ярко,
И быстро забегают руки,
И звуков весёлые волны
Польются, мелодии полны, —
Мне жаль, что так веселы звуки,
Мне жаль, что ты так предаёшься
Веселью, забыв о печали:
Мне кажется всё, что едва ли
Ты так ещё раз улыбнёшься…
1844 год
*****
Хозяин
В низенькой светёлке, с створчатым окном
Светится лампадка в сумраке ночном:
Слабый огонёчек то совсем замрёт,
То дрожащим светом стены обольёт.
Новая светёлка чисто прибрана:
В темноте белеет занавес окна;
Пол отструган гладко; ровен потолок;
Печка развальная стала в уголок.
По стенам — укладки с дедовским добром,
Узкая скамейка, крытая ковром,
Крашеные пяльцы с стулом раздвижным
И кровать резная с пологом цветным.
На кровати крепко спит седой старик:
Видно, пересыпал хмелем пуховик!
Крепко спит — не слышит хмельный старина,
Что во сне лепечет под ухом жена.
Душно ей, неловко возле старика;
Свесилась с кровати полная рука;
Губы раскраснелись, словно корольки;
Кинули ресницы тень на полщеки;
Одеяло сбито, свернуто в комок;
С головы скатился шёлковый платок;
На груди сорочка ходит ходенём,
И коса сползает по плечу ужом.
А за печкой кто-то нехотя ворчит:
Знать, другой хозяин по ночам не спит!
На мужа с женою смотрит домовой
И качает тихо дряхлой головой:
«Сладко им соснулось: полночь на дворе…
Жучка призатихла в тёплой конуре;
Обошёл обычным я дозором дом —
Весело хозяить в домике таком!
Погреба набиты, закрома полны,
И на сеновале сена с три копны;
От конюшни кучки снега отгребёшь,
Корму дашь лошадкам, гривы заплетёшь,
Сходишь в кладовые, отомкнёшь замки —
Клади дорогие ломят сундуки.
Всё бы было ладно, всё мне по нутру…
Только вот хозяйка нам не ко двору:
Больно черноброва, больно молода, —
На сердце тревога, в голове — беда!
Кровь-то говорлива, грудь-то высока…
Мигом одурачит мужа-старика…
Знать, и домовому не сплести порой
Бороду седую с чёрною косой.
При людях смеётся, а — глядишь — тайком
Плачет да вздыхает — знаю я по ком!
Погоди ж, я с нею шуточку сшучу
И от чёрной думы разом отучу:
Только обоймётся с грёзой горячо —
Я тотчас голубке лапу на плечо,
За косу поймаю, сдёрну простыню —
Волей аль неволей грёзу отгоню…
Этим не проймётся — пропадай она,
Баба-перемётка, мужняя жена!
Всей косматой грудью лягу ей на грудь
И не дам ни разу наливной вздохнуть,
Защемлю ей сердце в крепкие тиски:
Скажут, что зачахла с горя да с тоски».
14 февраля 1849 года
*****
Церера
Посвящается графу
Григорию Александровичу
Кушелеву-Безбородко
Rachette me fecit¹
Октябрь… клубятся в небе облака,
Уж утренник осеребрил слегка
Поблекшие листы березы и осины,
И окораллил кисть последую рябины,
И притупил иголки по соснам…
Пойти к пруду: там воды мертво-сонны,
Там в круг сошлись под куполом колонны
И всепечальнице земли водвигнут храм,
Храм миродержице — Церере…
Там
Я часто, по весенним вечерам,
Сидел один на каменной ступени
И в высь глядел, и в темной той выси
Одна звезда спадала с небеси
Вслед за другой мне прямо в душу… Тени
Ложилися на тихий пруд тогда
Так тихо, что не слышала вода,
Не слышали и темные аллеи
И на воде заснувшие лилеи…
Одни лишь сойка с иволгой не спят:
Тревожат песней задремавший сад, —
И этой песне нет конца и меры…
Но вечно нем громадный лик Цереры…
На мраморном подножии, в венце
Из стен зубчатых, из бойниц и башен,
Стоит под куполом, величественно-страшен,
Спокоен, и на бронзовом лице
Небесная гроза не изменит улыбки…
А очертания так женственны и гибки,
Так взгляд ее живительно-могуч,
И так дрожат в руках богини ключ
И пук колосьев, что сама природа,
А не художник, кажется, дала
Ей жизнь и будто смертным прорекла:
«Склонитесь перед ней — вот сила и свобода!»
Но вот, без мысли, цели и забот,
Обходит храм, по праздникам, народ;
На изваяние не взглянет ни единый,
И разве старожил, к соседу обратясь,
Укажет: «Вон гляди! беседку эту князь
Велел построить в честь Екатерины».
19 октября 1857, Безбородкино
__________________________________
1. Rachette me fecit — Рашетт меня сделал (лат.).
*****
Октавы
С.Г.П[олянской]
В альбомы пишут все обыкновенно
Для памяти. Чего забыть нельзя?
Все более иль менее забвенно.
Писать в альбомы ненавижу я,
Но вам пишу и даже — откровенно.
Не знаю я — вы поняли ль меня?
А я, хоть вас еще недавно знаю,
Поверьте мне, вас очень понимаю.
Мне говорили многое о вас,
Я слушал все внимательно-покорен:
Народа глас, известно, божий глас!
Но слишком любопытен был и вздорен,
И несогласен этот весь рассказ,
Притом же белый свет всегда так черен:
Я захотел поближе посмотреть,
О чем так стоит спорить и шуметь.
Я познакомился — вы были мне соседка.
Я захотел понять вас, но труды
Мои все пропадали, хоть нередко
Я нападал на свежие следы.
Сначала думал я, что вы кокетка,
Потом, что вы — уж чересчур горды;
Теперь узнал: вы заняты собою,
Но девушка с рассудком и душою.
И нравитесь вы мне, но не за то,
Что вы любезны, хороши собою:
Меня не привлечет к себе никто
Уменьем говорить и красотою,
Хорошенькое личико — ничто,
Когда нет искры чувства за душою,
А женский ум — простите ль вы меня? —
Почти всегда — пустая болтовня.
Но вы мне нравитесь, как исключенье
Из женщин, именно за то, что вы
Умели обуздать в себе стремленье
И пылкость чувств работой головы,
За то, что есть и в вас пренебреженье
К понятьям света, говору молвы,
Что вам доступны таинства искусства,
Понятен голос истины и чувства.
За это я люблю вас и всегда
Любить и помнить буду вас за это.
Кто знает? может быть — пройдут года, —
Вас отравит собой дыханье света,
И много вы изменитесь тогда,
И все, чем ваша грудь была согрета,
Придется вам покинуть и забыть;
Но я сказал, что буду вас любить…
Любить за прежнее былое… много
Я вам обязан… несколько минут
Идем мы вместе жизненной дорогой,
Но с вами версты поскорей бегут.
Я не считаю их: ведь, слава богу,
Куда-нибудь они да приведут,
И все равно мне — долже иль скорее…
А все-таки мне с вами веселее!
Другая б приняла слова мои
За чистое любовное признанье,
Но вам не нужно объяснять любви,
Но с вами мне не нужно оправданье.
Попутчики пока мы на пути,
И разойдемся; лишь воспоминанье
Останется о том, кто шел со мной
Тогда-то вот дорогою одной.
И то навряд: свое возьмет забвенье.
Забудете меня вы… Впрочем, я
И не прошу вас — сделать одолженье
И вспомнить обо мне: ведь вам нельзя
Мне уделить хотя одно мгновенье…
Мне одному?.. Вы поняли меня?
Конечно, да: вы сами прихотливы
И сами, как и я, самолюбивы…
1844 год
*****
Юдифь
Посвящается Софье Григорьевне Мей
— 1 —
Недавно, ночью, ассирийской стражей
К шатру вождя была приведена
Из Ветилуи беглая жена…
Еврейский город, перед силой вражей,
На смелый бой и тысячу смертей
Готовяся в отчаянье упорном,
Как старый лев, залег в ущелье горном
И выжидал непрошеных гостей;
Но обманулся он: враги не подходили,
А голодом его и жаждою томили.
И вот уж тридцать и четыре дня
Народ выносит ужасы осады —
И нет ему спасенья и пощады…
Вотще воззвал он к господу, стеня;
Вотще в нем вера праотцев воскресла;
Вотще принес он на алтарь свой дар,
И пеплом пересыпал свой кидар,
И вретищем перепоясал чресла,
И умертвил постом и покаяньем плоть:
Во гневе отвратил лицо свое господь.
От Дофаима вплоть до Экревила,
От Ветилуи и нагорных мест,
По всей долине Хусской и окрест
Ассуров рать лицо земли покрыла.
И конники, и пешие бойцы,
И в ополченье бранном колесницы,
И на слонах подвижные стрельницы,
И челядь, и плясуньи, и ловцы,
И евнухи, и вся языческая скверна —
Всё станом стало вкруг намета Олоферна.
Он вождь вождей… Ему самим царем,
Властителем стовратой Ниневии,
Повелено — согнуть народам выи
Под тягостный, но общий всем ярем;
Повелено — потщиться, в страхе многом,
И истребить нещадно всякий род,
Что в слепоте своей не признает
Царя земли — единым, сильным богом…
И на челе тьмы тем стал Олоферн тогда, —
И царства рушились, и гибли города.
И перед ним во прах главы склоняли
Недавние кичливые враги
И всепобедный след его ноги
С подобострастным трепетом лобзали…
И далее, успехом возгоржен,
Он шел, без боя страны покоряя…
Вдруг перед ним утесов цепь сплошная,
И нет пути… Остановился он:
Ничтожный городок залег в ущелье горном
И преграждает путь в отчаяньи упорном…
— 2 —
Сатрап почил на пурпуре одра,
Под сению завесы златотканой,
В каменья многоценные убранной,
Когда, со стражей, у его шатра
Явилася еврейка… Разгласилось
По всем шатрам пришествие жены,
И собрались Ассуровы сыны,
И всё их ополчение столпилось
Вокруг пришелицы, и удивлялись все
Евреям и ее неслыханной красе.
И посреди невольников безгласных
Вошла Юдифь в предсение шатра…
Сатрап восстал от пышного одра
И, в сонмище вельмож подобострастных,
В предшествии серебряных лампад,
Предстал перед еврейскою женою…
Смутилася Юдифь перед толпою,
И трепетом был дух ее объят,
И пала в прах она, исполненная страха,
И подняли ее невольники от праха.
И Олоферн Юдифи:
«Не страшись!
Не сделано обиды Олоферном
Тому, кто был царю слугою верным.
И твой народ передо мной смирись
И не противься в гордости — с победой
В его горах не появился б я
И на него не поднял бы копья…
Не бойся же и правду нам поведай:
Зачем ты от своих передалася нам?»
И молвила Юдифь в ответ его речам:
«Владыка мой! прийми слова рабыни,
И лжи тебе она не возвестит:
Она тебе, владыка, предстоит
Пророчицей господней благостыни.
Всем ведомо, что в царстве ты один
И в разуме и в деле бранном чуден,
И благ душой, и мудро-правосуден…
Послушай же, владыка-господин!
Мой род несокрушим — крепки его основы, —
Пока угоден он пред оком Иеговы.
Но на пути нечестия и зла
Израиль стал — и погибает ныне…
И повелел господь твоей рабыне
Творить с тобой великие дела:
Я поведу тебя к победам новым —
И вся земля падет к твоим стопам».
И Олоферн сказал своим слугам:
«Еврейка нам угодна вещим словом».
И все сказали: «Нет жены, подобной ей,
Ни в красоте лица, ни в разуме речей».
И Олоферн: «Спасла себе ты душу,
От племени строптивого прийдя
В победный стан ассурского вождя.
Я говорю, и слова не нарушу,
Пока я жив и власть моя жива!
Ты в этот день прославилась пред нами
И красотой, и мудрыми речами, —
И если бог внушил тебе слова,
Войдешь в чертог царя ты в ликованьи многом,
И будет твой господь моим единым богом».
— 3 —
Три дня Юдифь меж вражеских шатров
Свила гнездо голубкой непорочной,
И третью ночь уходит в час урочный
Молиться в сень пустынную дубров.
Но занялась четвертая денница…
Сатрап рабам вечерний пир дает…
К еврейке евнух крадется в намет:
«Не поленись, моя отроковица,
Прославиться красой перед вождем вождей
И быть с ним как одна из наших дочерей».
И говорит ему еврейка: «Кто я,
Чтоб отказать владыке моему? ..
Иди и возвести слова мои ему».
…И вышел от нее ликующий Вагоя…
Вечерний пир кипит уже в шатре:
Торопят вина общее веселье…
В запястиях, в перловом ожерелье,
На постланном рабынею ковре,
Вошедши, возлегла Юдифь перед гостями,
Сверкая яхонтом подвесок и очами.
И пил сатрап, так много пил сатрап,
Как не пивал ни разу от рожденья. —
И в нем в ту ночь дошла до исступленья
К Юдифи страсть,- и духом он ослаб…
Позднело… Гости вышли всей толпою;
Вагоя сам замкнул шатер отвне —
И пребыли тогда наедине
Ассурский вождь с еврейскою женою,-
Он — на пурпурный одр поверженный вином,
Она — пылавшая и гневом и стыдом…
Спит Олоферн… Полуденною кровью
Горят его ланиты и уста.
И всё в нем — мощь, желанье, красота…
И подошла еврейка к изголовью —
Меч Олоферна со столпа сняла,
Одним коленом оперлась на ложе
И, прошептав: «Спаси народ твой, боже!» —
В горсть волосы сатрапа собрала
И два раза потом всей силою своею
Ударила мечом во вражескую шею —
И голову от тела отняла,
И, оторвав завесу золотую,
Ей облекла добычу роковую,
Шатер стопой неслышною прошла,
Прокралася к внимательной рабыне
И миновала усыпленный стан…
— 4 —
Бежит ассур, испугом обуян,
С зари бежит, рассыпавшись в пустыне,
Затем что свесили с зарею со стены
Главу его вождя Израиля сыны.
От Дофаима вплоть до Экревила,
От Ветилуи и нагорных мест,
По всей долине Хусской и окрест
Бежит ассура дрогнувшая сила.
И вражий стан расхищен и сожжен;
Возмещены сторицею евреи,
И к господу воззвали иереи, —
И, посреди хвалебных ликов жен,
Воскликнула Юдифь в опустошенном стане:
«Хвалите господа в кимвале и тимпане!
Пришел ассур от севера — и тьмы
Его стрельцов лицо земли покрыли,
И водные истоки заградили,
И конница покрыла все холмы.
Хвалился он пожечь мою обитель,
И юношей мечами умертвить,
И помостом младенцев положить,
И дев пленить… Но бог и вседержитель —
Непреборимый бог и мира и войны —
Во прах низверг врага десницею жены!
Не силою земного исполина
Враг сокрушен и гибнет до конца —
Его красой победною лица
Сразила дочь младая Мерарина,
Затем что ризы вдовии сняла
И умастилась благовонным маслом,
И увенчала волосы увяслом,
И взор вождя соблазном привлекла:
Моя сандалия ему прельстила око —
И выю вражию прошел мой меч глубоко.
Велик наш бог! Воспойте песнь ему!
Погибнул враг от божья ополченья,
И мало жертв, и мало всесожженья,
Достойного владыке моему!
Он — судия и племенам и родам;
И движутся, словам его внемля,
И небеса, и воды, и земля…
Велик наш бог! .. И горе тем народам,
Которые на нас, кичася, восстают, —
Зане их призовет господь на страшный суд!»
*****
Забытые ямбы
Итак, вы ждете от меня
Письма по-русски для науки?
. . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . С юных лет
Слова: письмо, печать, пакет
Во мне вселяли отвращенье.
Я думал: «Господи! писать
И слать по почте уверенье
В любви, и в дружбе, и в почтеньи,
Ведь это значит просто лгать:
Лгать перед сердцем, перед духом.
Коль человек полюбит раз,
Духовным оком, вещим слухом
Он видит нас, он слышит нас.
К чему ж писать? Я слышу, вижу».
Так думал я, и потому,
Совсем не веруя письму,
Я переписки ненавижу.
Но если отдан уж приказ,
Непослушанье безрассудно…
С чего начать?
Давно уж в моде
Беседу с дамой заводить
Намеком тонким о погоде,
А уж потом и говорить…
И говорить о всем об этом,
Что говорится целым светом,
На что с самих пеленок мать
Учила дочку отвечать,
Или сама, а были средства —
Через мадам, мамзель иль мисс…
(Здорова ли madame F[ern]iss?¹)
Простите: дней счастливых детства,
Дней первых слез, дней первых грез
Коснулся я… Бог с ними! Были
Да и прошли. Господь унес…
Мы о погоде говорили…
У нас плоха. Панелей плиты
Так и сочатся под ногой,
А крыши с самых труб облиты
Какой-то мыльною водой,
Как будто — вид довольно жалкой! —
Природа лапотки сняла,
Кругом подол подобрала
И моет грязною мочалкой
Всю землю к празднику весны…
Еще простите… Право, сны
О вечном солнце, вечном мае,
О том далеком, чудном крае,
Где дышишь вольно, где тепло,
Волнуют желчь мне тяжело…
Но станет и у нас погодка.
Весна идет: ее походка,
Ее приемы и слова —
Без льдинок катится Нева,
Мосты полиция наводит,
По мокрым улицам давно
Ночь белая дозором бродит,
Глядит порой ко мне в окно,
Особенно когда разгрязнет
И ехать некуда,- глядит,
Да так упорно, словно дразнит:
«Ну, что не спишь-то? — говорит. —
Ведь люди спят, ведь сон-то нужен;
Диви бы бал, диви бы ужин:
Нет, так вот, даром баловать!
Гаси свечу, ложися спать!»
И верить я готов беличке
И изменить готов привычке
Не спать ночей…
А есть в ночи,
Вы сами знаете, такое,
Что и светлей и жгучей втрое,
Чем солнца вешние лучи.
Дни длинны, ровны, монотонны,
Как ржавых рельсов полоса,
А ночи, ночи… небеса
Бывают звездны и бездонны,
Как чьи-то глазки…
Я не лгу
И доказать всегда могу
Сродство ночных небес с глазами.
Теперь, конечно, между нами,
Теперь я сплетничать начну.
Я видел некую жену
И видел девочку: глазенки
По сердцу гладят… Отчего
Намек на женщину в ребенке
Не занимает никого?
Как будто бог зерно положит,
И уж зерну не возрасти,
Как будто девочка не может
Девицей красной расцвести!
Нет! Я красавиц угадаю
И в зрелых женщинах узнаю,
Всегда узнаю, и впопад,
Какими в отрочестве были…
И вот одна вам наугад:
Соболья бровь, лукавый взгляд,
Лицо как кипень, плечи всплыли
Как две кувшинки — или две,
С ночи заснувшие в траве,
Две белотрепетные пташки
Всплывают рано на заре
Из моря донника и кашки
В росном, зернистом серебре…
Да, на цветы, на перья птицы,
На росы майского утра
Идет не столько серебра,
Как на плечо отроковицы,
Когда создатель сам на ней
Печать любви своей положит —
А всё, что создано, очей
Свести с красавицы не может.
Но переход-то мой к мечте
От сплетен слишком уж поспешен.
Что делать, аз есмь многогрешен
И поклоняюсь красоте.
. . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . .
Недавно ночью проезжал
Я мимо графского аббатства…
Остановился… Старый дом
Темнел завешанным окном
Угольной комнаты угрюмо,
Смотрел с такою тайной думой
На водополую Неву,
Что бог весть как, но предо мною
Восстали тени чередою…
И вот вам греза наяву.
Не бойтесь, нет во мне привычки
Пугать могилами: сову
На перышко последней птички
Вовеки не сменяю я;
Мне дроги, гроб и панихида,
И лития, и кутия,
Поверьте, смертная обида…
Так вот-с… почудился мне бал.
Сверкали люстры и уборы,
Цветился зал, звучали хоры,
Весь дом гудел, благоухал
И трепетал под стройным звуком.
На диво всем, в науку внукам
В нем дед вельможный пировал
Затем, что — было это время —
Он взял на плечи, и не зря,
Тяжелое, честное бремя
С рамен великого царя.
И вот он сам. Густые кудри
Белеют в благовонной пудре;
Лилейно-нежная рука,
Как мрамор дышащий мягка,
Красуется под кружевами.
Полусклоненный мощный стан
Затянут в бархатный кафтан,
Горит алмазными звездами
Грудь вдоль широкого рубца
Лазурной ленты, а с лица
Не сходит тонкая улыбка —
Почет приветливый гостям…
Но мчатся тени, мчатся шибко —
И улетели…
Вновь темно
Угольной комнаты окно…
Постойте! Снова озарилось:
Тихонько в комнату вошла
Она… задумчиво-светла,
Как ранний месяц… Мне приснилось,
Почудилось, быть может, но…
Портрет я изучил давно…
Кругом сиянье разливая,
Из рамы вышла как живая
И села, голову склоня…
Вы можете дразнить меня,
Осмеивать все эти грезы,
Не верить даже — я не прочь…
Но платье красное и розы
Такие, как у ней точь-в-точь,
Но белокурый пышный локон
Я видел явственно в ту ночь
В угольной комнате у окон…
Опять темно… и свет опять…
По тем же залам и гостиным,
Дивясь статуям и картинам,
Толпится не былая знать,
А новое, иное племя,
Грядущей «жатвы мысли семя»:
При блеске люстр, и ламп, и свеч,
Под звуки музыки стостройной,
Гуляют гордо и спокойно,
Ведя насмешливую речь.
Гостей встречает внук-вельможа,
Но не по платью одному:
Дорога знанью и уму!..
Теперь, покойных не тревожа
И отрекаяся от грез,
Я предложу живой вопрос:
У вас весна и незабудки?
И соловьи? и ночь тепла?
И вся природа ожила,
Не отрекаясь от побудки
Жить долго-долго?.. Сами вы
Спокойны, веселы, здоровы?
Или с чугунки и с Москвы
Все ваши нервные основы,
Как нить натянутой струны,
Тревожливо потрясены?
Еще вопрос. Решите сами,
Зачем пишу я к вам стихами?
Без шуток следует решить…
Быть может, потому, что с вами
Неловко прозой говорить?
Иль, выражаясь безыскусно,
Не потому ли, может быть,
Что вместе тошно, порознь грустно?..
22 апреля 1862 года
