Лучшие стихи Михаила Зенкевича

Михаил Зенкевич — советский поэт, прозаик, переводчик. Представляем вашему вниманию лучшие стихи Михаила Зенкевича.

Всё прошлое нам кажется лишь сном

Всё прошлое нам кажется лишь сном,
Всё будущее — лишь мечтою дальней,
И только в настоящем мы живём
Мгновенной жизнью, полной и реальной.

И непрерывной молнией мгновенья
В явь настоящего воплощены,
Как неразрывно спаянные звенья, —
Мечты о будущем, о прошлом сны.

20 декабря 1940 года

*****

Мы носим всё в душе — сталь и алтарь нарядный

Мы носим всё в душе —
сталь и алтарь нарядный,
И двух миров мы воины, жрецы.
То пир богам готовим кровожадный,
То их на бой зовём, как смелые бойцы.
Мы носим всё в душе: смрад душный каземата,
И дикий крик орлов с кремнистой высоты,
И похоронный звон, и перебой набата,
И гной зелёный язв столетнего разврата,
И яркие зарницы и мечты.
Смеяться, как дитя, с беспечной, острой шуткой
И тайно изнывать в кошмарах и тоске,
Любить стыдливо, — с пьяной проституткой
Развратничать в угарном кабаке;
Подняться высоко, как мощный, яркий гений,
Блеснуть кометою в тумане вековом;
И воспалённо грезить средь видений,
Как выродок в бреду безумном и больном.
Мы можем всё… И быть вождём-предтечей…
Просить на паперти, как нищие слепцы…
Мы сотканы из двух противоречий.
И двух миров мы воины, жрецы.

1908 год

*****

Бывают минуты

Бывают минуты… Как красные птицы
Над степью раздольной в лиловом кругу,
Махают крылами глухие зарницы
В разгульно-кроваво шумящем мозгу.
Тогда гаснет глаз твоих сумрак червонный,
Отлив твоих галочьи-чёрных волос,
И нервы, и вены волной воспалённой
Зальёт сладкий морфий, кошмарный гипноз.
И чужд тогда станет мне путь звездомлечный,
Вопль грозный пророков про Месть и про Суд…
Гремит в свете факелов хохот беспечный,
Кентавры грудь пьяных весталок сосут.
И я вместе с ними полночью пирую,
И жертвенник винною влагой мочу,
И белые груди бесстыдно целую,
И хрипло пою, хохочу и кричу.
Умолкнет пусть клекот сомнений, печалей,
Могучая музыка солнечных сфер!
Пусть только звенит гимн ночных вакханалий
И блещут открытые груди гетер…
А с бледным рассветом холодное дуло
Бесстрастно прижать на горячий висок,
Чтоб весело кровь алой струйкой блеснула
На мраморный пол, на жемчужный песок.

1909 год

*****

Расставание

Стал прощаться,
и в выцветших скорбных глазах,
В напряжённости всех морщин
Затаился у матери старческий страх,
Что умрёт она позже, чем сын.

И губами прильнула жена, светла
Необычным сиянием глаз,
Словно тело и душу свою отдала
В поцелуе в последний раз.

Тяжело — обнимая, поддерживать мать,
Обречённость её пожалей.
Тяжело пред разлукой жену целовать,
Но ребёнка всего тяжелей!

Смотрит взглядом большим, ничего не поняв,
Но тревожно прижался к груди
И, ручонками цепко за шею обняв,
Просит: «Папа, не уходи!»

В этом детском призыве и в детской слезе
Больше правды и доброты,
Чем в рычании сотен речей и газет,
Но его не послушаешь ты.

И пойдёшь, умирать по приказу готов,
Распрощавшись с семьёю своей,
Как ушли миллионы таких же отцов
И таких же мужей, сыновей.

Если б цепкая петелька детских рук
Удержала отцовский шаг, —
Все фронты перестали б работать вдруг
Мясорубками, нас не кроша.

Прозвенело б заклятьем над пулей шальной:
«Папа, папа, не уходи!»
Разом пушки замолкли б, — все до одной,
Больше б не было войн впереди!

16 июня 1942 года

*****

Поэт, зачем ты старое вино

Поэт, зачем ты старое вино
Переливаешь в новые меха?
Всё это сказано уже давно
И рифмою не обновишь стиха.

Стары все излияния твои,
И славы плагиат тебе не даст:
«Песнь песней» всё сказала о любви,
О смерти всё сказал Экклезиаст.

27 января 1941 года

*****

Землю делите на части

Землю делите на части,
Кровью из свежих ран,
Въедчивой краской красьте
Карты различных стран.

Ненависть ложью взаимной
В сердце народов раздув,
Пойте свирепые гимны
В пляске военной в бреду.

Кровью пишите пакты,
Казнью скрепляйте указ…
Снимет бельмо катаракты
Мысль с ослеплённых глаз.

Все сотрутся границы,
Общий найдётся язык.
В друга враг превратится,
В землю воткнётся штык.

Все раздоры забудет,
Свергнет войны кумир,
Вечно единым будет
Наш человеческий мир!

Не дипломатов интриги,
Не самовластье вождей,
Будет народами двигать
Правда великих идей.

И, никаким приказам
Не подчиняясь впредь,
Будет свободный разум
Солнцем над всеми гореть!

10 июня 1942 года

*****

Живут стихи

Живут стихи, которые с трибуны
Бросают гулко громовой раскат.
От их порыва, как в грозу буруны,
Рукоплескания толпы гремят.

Живут стихи, которые с эстрады
Не прозвучат, но голос их знаком:
Прослушать их среди беседы рады
Собравшиеся дружеским кружком.

Живут стихи, которые, смущаясь,
Застенчиво смолкают при других,
Но, соловьиной трелью рассыпаясь,
Звенят в уединенье для двоих.

Живут стихи, которые напевно
Звучат лишь одному наедине,
О самом сокровенном задушевно
Беседуя в рассветной тишине.

1954 год

*****

Южная красавица

Ночь такая, как будто на лодке
Золотистым сияньем весла
Одесситка, южанка в пилотке,
К Ланжерону меня довезла.

И встаёт ураганной завесой,
Чтоб насильник его не прорвал,
Над красавицей южной — Одессой
Заградительный огненный вал.

Далеко в чернозёмные пашни
Громобойною вспашкой весны
С черноморских судов бронебашни
Ударяют огнём навесным.

Рассыпают ракеты зенитки,
И початки сечёт пулемёт…
Не стрельба — тёмный взгляд одесситки
В эту ночь мне уснуть не даёт.

Что-то мучит в его укоризне:
Через ложу назад в полутьму
Так смотрела на Пушкина Ризнич
И упрёк посылала ему.

Иль под свист каватины фугасной,
Вдруг затменьем зрачков потемнев,
Тот упрёк непонятный безгласный
Обращается также ко мне?

Сколько срублено белых акаций,
И по Пушкинской нет мне пути.
Неужели всю ночь спотыкаться
И к театру никак не пройти.

Даже камни откликнуться рады,
И брусчатка, взлетев с мостовых,
Улеглась в штабеля баррикады
Для защиты бойцов постовых.

И я чувствую с Чёрного моря
Через тысячевёрстный размах
Долетевшую терпкую горечь
Поцелуя её на устах.

И ревную её, и зову я,
И упрёк понимаю ясней:
Почему в эту ночь грозовую
Не с красавицей южной, не с ней?

1941 год

*****

Подсолнух поздний догорал в полях

Подсолнух поздний догорал в полях,
И, вкрапленный в сапфировых глубинах,
На лёгком зное нежился размах
Поблёскивавших крыльев ястребиных.

Кладя пределы смертному хотенью,
Казалось, то сама судьба плыла
За нами по жнивью незримой тенью
От высоко скользящего крыла.

Как этот полдень, пышности и лени
Исполнена, ты шла, смиряя зной.
Лишь платье билось пеной кружевной
О гордые и статные колени.

Да там, в глазах, под светлой оболочкой,
На обречённого готовясь пасть,
Средь синевы темнела знойной точкой,
Поблёскивая, словно ястреб, страсть.

1916 год

*****

Ты, смеясь, средь суеты блистала

Ты, смеясь, средь суеты блистала
Воронёным золотом волос,
Затмевая лоск камней, металла,
Яркость мертвенных, тепличных роз.
Прислонясь к камину, с грустью острой
Я смотрел, забытый и смешной,
Как весёлый вальс в тревоге пёстрой
Увлекал тебя своей волной.
Подойди, дитя, к окну резному,
Прислонись головкой и взгляни.
Видишь — вдоль по бархату ночному
Расцвели жемчужины-огни.
Как, друг другу родственны и близки,
Все слились в алмазном блеске мглы,
В вечном танце пламенные диски —
Радостны, торжественны, светлы.
То обман. Они ведь, так далёки,
Мёртвой тьмой всегда разделены,
И в толпе блестящей одиноки,
И друг другу чужды, холодны.
В одиночестве своём они пылают.
Их миры громадны, горячи.
Но бегут чрез бездну — остывают,
Леденеют жгучие лучи.
Нет, дитя, в моей душе упрёков.
Мы расстались, как враги, чужды,
Скрывши боль язвительных намёков,
Горечь неразгаданной вражды.
Звёздам что? С бесстрастием металла
Освещают вечность и хаос.
Я ж всё помню — ласку рта коралла,
Сумрак глаз и золото волос.

1909 год

*****

Просторны, как небо

Просторны, как небо,
Поля хлебородные.
Всего на потребу!
А рыщут голодные
С нуждою, с бедою,
Просят все — где бы
Подали хлеба,
Хотя б с лебедою.

Равнина без края,
Такая свободная,
А всюду такая
Боль
подколодная,
Голь
безысходная,
Дань
непонятная,
Рвань
перекатная!

С добра ли, от худа ли
Гуляя, с ног валишься.
Хмелея от удали,
Силушкой хвалишься.
С вина на карачках,
Над спесью немецкою
Встаёшь на кулачках
Стеной молодецкою!

Так в чём же
ты каешься?
За что же
ты маешься?
Всё с места снимаешься
В просторы безбрежные,
Как прежде, не прежняя
Россия — Рассея…
Три гласных рассея,
Одно «эр» оставив,
Одно «эс» прибавив,
Ты стала родною
Другою страною:
СССР.

Март 1942 года

*****

Человек

К светилам в безрассудной вере
Всё мнишь ты богом возойти,
Забыв, что тёмным нюхом звери
Провидят светлые пути.

И мудр слизняк, в спираль согнутый,
Остры без век глаза гадюк,
И, в круг серебряный замкнутый,
Как много тайн плетёт паук!

И разлагают свет растенья,
И чует сумрак червь в норе…
А ты — лишь силой тяготенья
Привязан к стынущей коре.

Но бойся дня слепого гнева:
Природа первенца сметёт,
Как недоношенный из чрева
Кровавый безобразный плод.

И повелитель Вавилона,
По воле Бога одичав,
На кряжах выжженного склона
Питался соком горьких трав.

Стихии куй в калильном жаре,
Но духом, гордый царь, смирись
И у последней слизкой твари
Прозренью тёмному учись!

*****

Прощание

Не забыть нам, как когда-то
Против здания тюрьмы
У ворот военкомата
Целый день прощались мы.

В Чистополе в поле чистом
Целый день белым-бела
Злым порсканьем, гиком, свистом
В путь метелица звала.

От озноба грела водка,
Спиртом кровь воспламеня.
Как солдатская молодка,
Провожала ты меня.

К ночи день крепчал морозом
И закат над Камой гас,
И на розвальнях обозом
Повезли по тракту нас.

На соломенной подстилке
Сидя рядышком со мной,
Ты из горлышка бутылки
Выпила глоток хмельной.

Обнялись на повороте:
Ну, пора… Прости… Слезай…
В тёмно-карей позолоте
Зажемчужилась слеза.

Вот и дом знакомый, старый,
Забежать бы мне туда…
Наши возчики-татары
Дико гикнули: «Айда!»

Покатился вниз с пригорка
Утлых розвальней размах.
Поцелуй последний горько
Индевеет на губах.

Знаю: ты со мной пошла бы,
Если б не было детей,
Чрез сугробы и ухабы
В ухающий гул смертей.

И не знаю, как случилось
Или кто устроил так,
Что звезда любви лучилась
Впереди сквозь снежный мрак.

В сердце бил сияньем колким,
Серебром лучистых струй, —
Звёздным голубым осколком
Твой замёрзший поцелуй!

1942 год

*****

Земля

О мать Земля! Ты в сонме солнц блестела,
Пред алтарём смыкаясь с ними в круг,
Но струпьями, как Иову, недуг
Тебе изрыл божественное тело.

И красные карбункулы вспухали,
И лопались, и в чёрное жерло
Копили гной, как жидкое стекло,
И, щелями зияя, присыхали.

И на пластах застывших изверженья
Лёг, сгустками запёкшись, кремнозём,
Где твари — мы плодимся и ползём,
Как в падали бациллы разложенья.

И в глубях шахт, где тихо спит руда,
Мы грузим кровь железную на тачки,
И бередим потухшие болячки,
И близим час последнего суда…

И он пробьёт! Болезнь омывши лавой,
Нетленная, восстанешь ты в огне,
И в хоре солнц в эфирной тишине,
Вновь загремит твой голос величавый!

1911 год

*****

Купанье

Над взморьем пламенем весёлым
Исходит медленно закат,
И женские тела за молом
Из вод сиреневых сквозят.

То плещутся со смехом в пене,
Лазурью скрытые по грудь,
То всходят томно на ступени
Росистой белизной сверкнуть.

И пламенник земным красотам —
Сияет вечной красотой
Венерин холмик золотой
Над розовым потайным гротом.

И мглится блеск. Блажен, кто их
Пред ночью поцелуем встретит,
Кто в светлых их зрачках заметит,
Как вечер был огнист и тих,
Кому с их влажных уст ответит
Солоноватость волн морских.

Июль 1917 года

*****

У двух проталин

Пасхальной ночью
у двух проталин
Два трупа очнулись
и тихо привстали.

Двое убитых
зимою в боях,
Двое отрытых
весною в снегах.

И долго молчали
и слушали оба
В тревожной печали
остывшей злобы.

«Christ ist erstanden!» —
сказал один,
Поняв неустанный
шорох льдин.

«Христос воскресе!» —
другой ответил,
Почуяв над лесом
апрельский ветер.

И как под обстрелом
за огоньком,
Друг к другу несмело
пробрались ползком,

И троекратно
облобызались,
И невозвратно
с весною расстались,

И вновь онемело,
как трупы, легли
На талое тело
воскресшей земли…

Металлом визжало,
взметалось пламя:
Живые сражались,
чтоб стать мертвецами.

5 апреля 1942 года

*****

Дорожное

Взмывают без усталости
Стальные тросы жил, —
Так покидай без жалости
Места, в которых жил.

Земля кружится в ярости
И ты не тот, что был, —
Так покидай без жалости
Всех тех, кого любил.

И детски шалы шалости
И славы, и похвал, —
Так завещай без жалости
Огню всё, что создал!

22 сентября 1935 года

*****

Найдёныш

Пришёл солдат домой с войны,
Глядит: в печи огонь горит,
Стол чистой скатертью накрыт,
Чрез край квашни текут блины,
Да нет хозяйки, нет жены!

Он скинул вещевой мешок,
Взял для прикурки уголёк
Под печкой, там, где темнота,
Глаза блеснули… Чьи? Кота?
Мышиный шорох, тихий вздох…
Нагнулся девочка лет трёх.

— Ты что сидишь тут? Вылезай. —
Молчит, глядит во все глаза,
Пугливее зверёнышка,
Светлей кудели волоса,
На васильках — роса — слеза.
— Как звать тебя? — «Алёнушка».

— «А дочь ты чья?» — Молчит… — Ничья.
Нашла маманька у ручья
За дальнею полосонькой,
Под белою березонькой.
— «А мамка где?» — «Укрылась в рожь.
Боится, что ты нас убьёшь…»
Солдат воткнул в хлеб острый нож,

Опёрся кулаком о стол,
Кулак свинцом налит, тяжёл
Молчит солдат, в окно глядит,
Туда, где тропка вьётся вдаль.
Найдёныш рядом с ним сидит,
Над сердцем теребит медаль.

Как быть? В тумане голова.
Проходит час, а может, два.
Солдат глядит в окно и ждёт:
Придёт жена иль не придёт?
Как тут поладишь, жди не жди…
А девочка к его груди
Прижалась бледным личиком,
Дешёвым блеклым ситчиком…

Взглянул: у притолоки жена
Стоит, потупившись, бледна…
— Входи, жена! Пеки блины.
Вернулся целым муж с войны.
Былое порастёт быльём,
Как дальняя сторонушка.
По-новому мы заживём,
Вот наша дочь — Алёнушка!

*****

Крик сычей

Тих под осенними звездами
Простор песчаный, голубой.
Я полон музыкой, огнями
И чёрной думой, и тобой.
Я вижу в бледности сияний
Трубы фабричной обелиск;
В хаосе дымных мирозданий,
Как хищный коготь, — лунный диск.
Чу… Крик отрывистый и странный.
То там, где дробятся лучи,
На белой отмели песчаной
Перекликаются сычи.
Зачем-то нужно тьме зелёной
Зародыш кровяной зачать —
И будет вопль их воспалённый
До солнца судоржно звучать, —
Чтоб тот, как и они, незрячий,
В холодной мгле один кружил,
Потухший метеор бродячий,
Осколок огненных светил.
Я вдруг тебя увидел рядом —
На черни кос отлив зарниц,
И светится над тёмным взглядом
Сеть чёрных месяцев — ресниц…
И всё — лишь крови шум оргийный
Да звон безумств седых веков?
Сычей крик хищный и стихийный
Над мёртвым серебром песков?

1908 год