Лучшие стихи Николая Агнивцева

Николай Агнивцев — русский поэт и драматург, представитель Серебряного века. Он также известен как автор книг для детей. Представляем вашему вниманию лучшие стихи Николая Агнивцева.

Фарфоровая любовь

В старомодном тихом зальце
Увлеклись, скосивши взоры,
Два фаянсовых китайца
Балериной из фарфора.

Увидав, что близок Эрос,
Улыбнулась танцовщица,
И ей очень захотелось
Перед ними покружиться.

Как легки её движенья!
Как скользит она по зале!
И китайцы в умиленьи
Головами закачали!

И меж ними танцовщица,
Улыбаясь им лукаво,
Всё кружится да кружится,
То налево, то направо!

И, споткнувшись в авантаже,
Вдруг упала без движенья!
Ах, в глазах китайцев даже
Потемнело от волненья!

Ах, как больно!.. Словно в спины
Им воткнули вдруг иголки!
Ах, разбилась балерина
На мельчайшие осколки!

Так окончился в том зальце —
Неожиданно и скоро —
Флирт фаянсовых китайцев
С балериной из фарфора.

*****

Блистательный Санкт-Петербург

В моем изгнаньи бесконечном
Я видел все, чем мир дивит:
От башни Эйфеля — до вечных
Легендо-звонных пирамид!..

И вот «на ты» я с целый миром!
И, оглядевши все вокруг,
Пишу расплавленным Ампиром
На диске солнца: «Петербург».

1923 год

*****

Когда голодает гранит

Был день и час, когда уныло
Вмешавшись в шумную толпу,
Краюшка хлеба погрозила
Александрийскому столпу!

Как хохотали переулки,
Проспекты, улицы!.. И вдруг
Пред трёхкопеечною булкой
Склонился ниц Санкт-Петербург!

И в звоне утреннего часа
Скрежещет лязг голодных плит!..
И вот от голода — затрясся
Елизаветинский гранит!

Вздохнули старые палаццо…
И, потоптавшись у колонн,
Пошёл на Невский — продаваться
Весь блеск прадедовских времён.

И сразу сгорбились фасады…
И, стиснув зубы, над Невой
Восьмиэтажные громады
Стоят с протянутой рукой.

Ах, Петербург, как страшно-просто
Подходят дни твои к концу!
Подайте Троицкому мосту,
Подайте Зимнему дворцу!..

*****

Дама в карете

В Париж! В Париж! Как сладко-странно
Ты, сердце, в этот миг стучишь…
Прощайте, невские туманы,
Нева и Пётр! В Париж! В Париж!

Там дым всемирного угара,
Rue de la Paix, Grande Opera,
Вином залитые бульвары
И карнавалы до утра!

Париж — любовная химера!
Всё пало пред тобой уже!
Париж Бальзака и Бодлера,
Париж Дюма и Беранже!

Париж кокоток и абсента,
Париж застывших Луврских ниш,
Париж Коммуны и Конвента
И — всех Людовиков Париж!

Париж бурлящего Монмартра,
Париж Верленовских стихов,
Париж штандартов Бонапарта,
Париж семнадцати веков!

И тянет в страсти неустанной
К тебе весь мир уста свои,
Париж Гюи де Мопассана,
Париж смеющейся любви!

И я везу туда немало
Добра в фамильных сундуках:
И слитки золота с Урала,
И перстни в дедовских камнях!

Пускай Париж там подивится,
Своих франтих расшевеля,
На чернобурую лисицу,
На горностай и соболя!

Но еду всё ж с тоской в душе я!
Дороже мне поклажи всей
Вот эта ладанка на шее!
В ней горсть родной земли моей!

Ах, и в аллеях Люксембурга,
И в шуме ресторанных зал —
Туманный призрак Петербурга
Передо мной везде стоял!

Пусть он невидим! Пусть далёк он!
Но в грохоте парижских дней
Всегда, как в медальоне локон,
Санкт-Петербург — в душе моей!

*****

Любовь крокодила

Удивительно мил, —
Жил да был крокодил,
Так аршина в четыре, не боле.
И жила да была,
Тоже очень мила,
Негритянка по имени Молли.

И вот, эта Молли-девица
Решила слегка освежиться
И, выбрав часок между дел,
На речку купаться отправилась.
Крокодил на неё посмотрел,
Она ему очень понравилась,
— И он её съел!

А съевши, промолвил: «Эх-ма!
Как милая Молли прекрасна!»

Любовь крокодилов весьма
Своеобразна!

*****

Вы помните былые дни

Вы помните былые дни,
Когда вся жизнь была иною?!
Как были праздничны они
Над петербургскою Невою!

Вы помните, как ночью, вдруг,
Взметнулись красные зарницы
И утром вдел Санкт-Петербург
Гвоздику юности в петлицу?..

Ах, кто мог знать, глядя в тот раз
На двухсотлетнего гиганта,
Что бьёт его последний час
На Петропавловских курантах…

И вот иные дни пришли!
И для изгнанников дни эти
Идут вдали от их земли
Тяжёлой поступью столетий…

Вы помните иглистый шпиц,
Что Пушкин пел так небывало?
И пышность бронзовых страниц
На вековечных пьедесталах?

И ту гранитную скалу,
Где Всадник взвился у обрыва,
И вдаль летящую стрелу
Звенящей Невской перспективы;

И красок вечный карнавал
В картинных рамах Эрмитажа,
И электрический скандал
Часов «Омега» над Пассажем;

И толщ Исакиевских колонн,
И разметённые по свету
«Биржёвку», «Речь», «Сатирикон»
И «Петербургскую газету»;

И вздох любви нежданных встреч
На площадях, в садах и скверах,
И блеск открытых женских плеч
На вернисажах и премьерах;

И чьи-то пряные уста,
И поцелуи в чьём-то взоре
У разведённого моста
На ожидающем моторе…

Вы помните про те года
Угасшей жизни петербургской?
Вы помните! Никто тогда
Вас не корил тем, что вы русский.

И, белым облаком скользя,
Встаёт всё то в душе тревожной,
Чего вернуть, увы, нельзя,
И позабыть что невозможно!..

*****

Николетта

Как-то раз, порой вечерней,
В покосившейся таверне
У красотки Николетты
(Чьи глаза как два стилета)
Нас собралось ровно семь.
(Пить хотелось очень всем!)
За бутылкою кианти
Толковали мы о Канте,
Об его «императиве»,
О Бразилии, о Хиве,
О сидящих vis-а-vis,
И, конечно, о любви!

Долго это продолжалось…
В результате ж оказалось,
Что красотка Николетта,
(Чьи глаза, как два стилета!)
В развращённости своей
Делит страсть на семь частей!!!

«Нет! — воскликнули мы хором, —
Не помиримся с позором!
Так мы этого не бросим,
Подзовём её и спросим!
Пусть сгорает от стыда!
(Рассердились мы тогда!)
Почему, о Николетта,
(Чьи глаза, как два стилета)
Вы связали ваше имя
Сразу с нами семерыми?»

Но ответ был дня ясней:
«Ах, в неделе ведь семь дней…»
Больше мы её не спросим,
Слава Богу, что не восемь…

*****

Африканская идиллия

Однажды в Африке
Купался жираф в реке.
Там же
Купалась гиппопотамша.
Ясно,
Что она была прекрасна.

Не смотрите на меня так странно.
Хотя гиппопотамши красотою не славятся,
Но она — героиня романа
И должна быть красавицей!

При виде прекрасной гиппопотамши
Жёсткое жирафино сердце
Стало мягче самой лучшей замши
И запело любовное скерцо!

Но она,
Гипопотамова жена,
Ответила ясно и прямо,
Что она — замужняя дама
И ради всякого сивого мерина
Мужу изменять не намерена!

А если, мол, ему хочется жениться,
То, по возможности скорей,
Пусть заведёт жирафиху-девицу
И целуется с ней!
И будет его жребий радостен и светел!..
А там, глядишь, и маленькие жирафчики появились!..

Жираф ничего не ответил…
Плюнул — и вылез!

*****

Песенка о хорошем тоне (Фи)

С томной Софи на борту пакетбота
Плыл лейтенант иностранного флота.
Перед Софи он вертелся, как чёрт…
И, зазевавшись, свалился за борт.

В тот же момент к лейтенанту шмыгнула,
Зубы оскалив, большая акула…
Но лейтенант не боялся угроз
И над акулою кортик занёс.

Глядя на это в смущеньи большом,
Крикнула, вдруг побледневши, Софи:
«Ах, лейтенант! Что вы? Рыбу — ножом?!
Фи!»

И прошептавши смущённо: «Pardon…» —
Мигом акулой проглочен был он!

1921 год

*****

Средневесеннее

Весенний луч упал спросонок
На крышу дома, и в момент
Какой-то шустрый воробьёнок
Чирикнул, радостен и звонок,
Раздуть стараясь инцидент…

О, экспансивный воробьишка,
Вещай о Солнце с вышины,
Зиме капут! Зиме, брат, крышка!
Ори во всю, и на чаишко
За то получишь от Весны.

Весна в сердца стучится властно!
Ах, посмотрите: ейн, цвей, дрей,
И вот: все женщины прекрасны,
Их взоры трепетны и страстны…
Вот что наделал воробей!

Соседки в окнах сбились в стаю…
Ужель я это потерплю?
Нет, никогда!.. И я… вздыхаю.
И я… люблю… Кого? Не знаю!
Но только знаю, что люблю!

*****

Мы

Некие в смокинг одетые атомы,
Праха веков маринованный прах,
Чванно картавят, что, мол, «азиаты мы»,
На европейских своих языках!

Да! Азиаты мы! Крепкое слово!
В матерном гневе все наши слова!
Наши обновы давно уж не новы:
Киев и Новгород! Псков и Москва!

В наших речах — курский свист соловьиный,
Волга и Днепр! Океан и фиорд!
В наших речах — грохот снежной лавины,
Ржанье и топот Батыевых орд!

В наших глазах — золотой щит Олега,
Плеть Иоанна! Курганная тишь!
Мертвенный холод Байкальского снега,
Пламя Москвы и пленённый Париж!

Эй, на запятки! Не вам ли завялым
Путь преградить разъярившимся нам?
Или, озлившись, мы хлопнем Уралом
По напомаженным вашим башкам!

В наших плечах — беломорские скалы!
В наших ушах — храп медвежьих берлог!
В наших сердцах — самоцветы Урала!
В нашей груди — древний каменный бог!

*****

Жираф и гиппопотамша

Однажды в Африке
Купался Жираф в реке.

Там же
Купалась гиппопотамша.
Ясно,
Что она была прекрасна.

Не смотрите на меня так странно.
Хотя гиппопотамши красотою не славятся,
Но она героиня романа
И должна быть красавицей.

При виде прекрасной Гиппопотамши
Жесткое жирафино сердце
Стало мягче самой лучшей замши
И запело любовное скерцо.

Но она, —
Гипопотамова жена,
Ответила ясно и прямо,
Что она — замужняя дама
И ради всякого сивого мерина
Мужу изменять не намерена.
А если, мол, ему хочется жениться,
То, по возможности, скорей
Пусть заведет жирафиху-девицу
И целуется с ней.

И будет его жребий радостен и светел,
А там, глядишь, и маленькие жирафчики появились…

Жираф ничего не ответил.
Плюнул. И вылез.

1921 год

*****

Собачий вальс

Длинна, как мост, черна, как вакса,
Идёт, покачиваясь, такса…
За ней шагает, хмур и строг,
Законный муж её — бульдог!

Но вот, пронзённый в грудь с налёта
Стрелой собачьего Эрота,
Вдруг загорелся, словно кокс,
От страсти к таксе встречный фокс!

И был скандал! (Ах, знать должны вы —
Бульдоги дьявольски ревнивы!)
И молвил некий пудель: «Так-с,
Не соблазняй семейных такс!»

И, получив на сердце кляксу,
Фокс так запомнил эту таксу,
Что даже на таксомотор
Смотреть не мог он с этих пор!

*****

Вдали от тебя, Петербург (Разбросано много…)

Разбросано много
Дорога в дорогу
По миру стран всяких вокруг…
Но все эти страны
Так чужды и странны
Вдали от тебя, Петербург!

Пусть звезды там краше!
Пусть Солнце там пляшет
И пусть золотится бамбук,
Черны, как погосты.
Все солнца и звезды
Вдали от тебя, Петербург!

И хоть вечно тут он
Туманом закутан,
Но в Солнце нездешнем — ах, вдруг —
Так сердцу желанны
Волокна тумана
Вдали от тебя, Петербург!

И в Ниццкой аллее
Мне дождь твой милее!
И хочется питерских вьюг!
И нету покоя
Плененным тобою
Вдали от тебя, Петербург!

1923 год

*****

Странный город

Санкт-Петербург — гранитный город,
Взнесенный оловом над Невой,
Где небосвод давно распорот
Адмиралтейскою иглой!

Как явь, вплелись в твои туманы
Виденья двухсотлетних снов,
О, самый призрачный и странный
Из всех российских городов!

Недаром Пушкин и Растрелли,
Сверкнувши молнией в веках,
Так титанически воспели
Тебя в граните и в стихах.

И майской ночью в белом дыме,
И в завываньи зимних пург
Ты всех прекрасней, несравнимый
Блистательный Санкт-Петербург!

1921 год

*****

Довольно!

Я, как муха в сетях паутины,
Бьюсь с жужжаньем в гостиных. Довольно!..
Ваши женщины, песни и вина,
Понимаете, безалкогольны!

И дошло до того, что, ей-богу,
На Таити из первой кофейни
Я уйду, прихватив на дорогу
Папирос и два томика Гейне!

Там под первою пальмой, без риска
Получить менингит иль простуду,
Буду пить натуральное виски
И маис там возделывать буду.

И хотя это (вы извините),
С точки зрения вашей, нелепо,
Буду ночью лежать на Таити,
Глядя в синее звёздное небо!

А когда, кроме звёздной той выси,
И Эрот мне окажется нужен,
Заработав кой-что на маисе,
Накуплю там невольниц пять дюжин!

И, доволен судьбой чрезвычайно,
Буду жить там, пока с воплем странным
Пьяный негр, подвернувшись случайно,
Не зарежет меня под бананом!

*****

Гранитный барин

Париж, Нью-Йорк, Берлин и Лондон!
Какой аккорд! Но пусть их, рок!
Всем четырём один шаблон дан,
Один и тот же котелок!

Ревут моторы, люди, стены,
Гудки, витрины, провода…
И, обалдевши совершенно,
По крышам лупят поезда!

От санкюлотов до бомонда,
В одном порыве вековом,
Париж, Нью-Йорк, Берлин и Лондон
Несутся вскачь за пятаком…

И в этой сутолке всемирной
Один на целый мир вокруг
Брезгливо поднял бровь ампирный
Гранитный барин Петербург!

*****

Смерть поэта

Знайте: как-то, когда-то и где-то
Одинокий поэт жил да был…
И всю жизнь свою, как все поэты,
Он писал, пил вино и любил.

Обогнавши богатство и славу,
Смерть пришла и сказала ему:
«Ты — поэт и бессмертен!.. И, право,
Как мне быть, я никак не пойму!»

Улыбаясь, развёл он руками
И с поклоном промолвил в ответ:
«В жизни я не отказывал даме!
Вашу руку!»
И умер поэт…

*****

Ишак

По горам за шагом шаг
Неизвестный шёл ишак.
Шёл он вверх, шёл он вниз,
Через весь прошёл Тавриз
И вперёд, как идиот,
Всё идёт он да идёт!
И куда же он идёт?
И зачем же он идёт?
— А тебе какое дело!

*****

Как примус захотел Фордом сделаться

Примус сердится.

Примус очень
Озабочен,
Чем-то болен,
Недоволен,
Хоть он — Примус — первый сорт.
— Ах, я с горя в печку кинусь,
Ринусь,
Кинусь,
Опрокинусь…
Отчего я только Примус,
А не «Форд».

Примус не понимает.

Отчего же, отчего же
Мы судьбою с ним не схожи?
И какая тут причина —
Объясните, гражданин!
— Я же то же,
Я же то же ведь машина
И во мне течет бензин!
Почему же, почему же,
Почему я «Форда» хуже?..
Вот никак я не пойму!
Ну!

Примус мечтает.

Эх, вот ѳсли б я был «Фордом»,
Был бы я ужасно гордым.
Я помчался бы косулей —
Пулѳй! Пулѳй! Пулѳй! Пулей!
По московской мостовой.

И меня б не запихнули
Снова в кухне вот такой —
Рядом с этою кастрюлей
И вот с той —
Сковородой,
— Шутки!
— Дудки!
— Извините!

Я б со всей бензинной прыти
Перед ахнувшим народом
Разогнался б полным ходом,
Обгоняя
Все трамваи,
Автобусы,
Омнибусы,
— Эй, сворачивай с пути!
— Осади!
Впереди!
— И
Обогнал бы я же
Даже
Босоногих всех парнишек,
Мишек,
Гришек
И Епишѳк,
И вот этих! И вот тех!
Всех!
Эх!

Примус в месткоме.

Пылесос, Будильник, Ступка,
Самовар и Мясорубка,
Как Местком,
В положении таком
Посоветовали: «Ну-с,
Обратитесь в ПРОФСОЮЗ»
— И, действительно, ведь! Ну-ка
Дай, пойду-ка,
Обращусь
В ПРОФСОЮЗ.
— Ну-с!

Примус в ПРОФСОЮЗе.

Грузовик
И Зажигалка,
Маховик
И Паровоз
Отвечали: — Очень жалко,
Но на этот ваш вопрос,
На претензии вот эти
Мы не можем вам ответить
В силу всяческих причин.
— Извините, гражданин.
Но оратор —
Вентилятор,
Запылавши, как экватор,
Кулаком себя, вдруг, в лоб
— Хлоп!
Стоп!
— Есть такой старик Калинин,
Он выслушивать повинен
Всех, кто только не придет.
И любому, на уход,
Он советы подает
От невзгод,
Хлопот,
Забот.
— Ну, так вот:
Разберет он дело ваше
На ходу, в минуту с малым.
Ибо нет на свете каши,
Чтоб ее не расхлебал он!
Если правда — пособит,
Если жулик — побранит.
Он и Староста на то
Всероссийский!
— Вот, брат, что!
О!

Примус у Калинина.

— Где тут Староста?
— Пожалуйста.
— Он какой?
— Вон тот, седой.
— С бородой?
— Да, с бородой.

Ишь какой!
Совсем простой.
А на должности большой.
А я думал, что он — важный,
Очень страшный,
Двухэтажный,
Золоченный,
Расфранченный,
С галунами,
С орденами
И с такими вот боками.
Тут сосед пожал плечами
И промолвил тихо так:
— Хоть ты Примус, а дурак!
— Как?
— Так!

Примус плачет.

Наконец, дошел черед
И до примуса… И вот
Примус жалобно захныкал,
Поднапыжился, как пыж,
И зашикал:
— Пш! Пш! Пш!..
— В первый раз по той причине
С издавна —
Удивился сам Калинин:
— Вот те на!
Между всяких мужиков.
Ходоков
И батраков,
Вдруг какой-то Примусишка
Проскочил
И что есть сил
Знай ревет,
Как идиот.
И к тому ж без передышки.
Но —
Вот то-то и оно!
Хоть все примусы — машины
И от этакой причины
В счет с людьми и не идут.
Все ж: раз ты над всеми Староста,
Разберись и тут,
Пожалуйста!

Примус жалуется.

Примус хныкал,
Примус пшикал,
Кулаком себя в грудь тыкал…
Наконец, пришел в себя
И сказал скорбя:
— Ах! Я
И унижен,
И обижен
Средь дворцов и между хижин.
И в нѳсчастьи том
Моем
Из товарищей машин
Виноват лишь «Форд» один.
И от вас я жду ответа:
Справедливо разве это,
Чтобы «Форд» гонял по свету,
Я жѳ жарил бы котлеты?..
По каким
Таким
Причинам
Должен я страдать безвинно?
Он — машина,
Я — машина.
Он — с бензином,
Я — с бензином.
В чем же дело здесь тогда?
А?

Калинин разъясняет.

— Разъяснять всем все повинен, —
Отвечал ему Калинин
Под конец:
— Ты, товарищ,
Жаришь,
Варишь,
В этом деле ты и спец.
И еще запомни твердо:
Что для всяческой страны —
Не одни нужны лишь «Форды»,
Но и примусы нужны.
Правда, с виду «Форды» краше
И у них достоинств куча, —
Но хоть жить им и легко,
Без твоих же щей и каши
На моторе самом лучшем
Не уедешь далеко.
Понял?
— Понял.
— Ну, так вот:
В спесь
Не лезь
Ты наперед.
Ну, иди!
И
Впереди
Не пускай в нос больше пыль.
И
Затверди
На всякий случай,
Что хороший примус лучше,
Чем плохой автомобиль.

Вот и все.

1925 год