Мы час назад не думали о смерти.
Мы только что узнали: он убит.
В измятом, наспех порванном конверте
на стуле извещение лежит.
Мы плакали. Потом молчали обе.
Хлестало в стёкла дождиком косым…
По-взрослому нахмурив круглый лобик,
притих её четырёхлетний сын.
Потом стемнело. И внезапно, круто
ракетами врезаясь в вышину,
волна артиллерийского салюта
тяжёлую качнула тишину.
Мне показалось, будет очень трудно
сквозь эту боль и слёзы видеть ей
цветенье жёлтых, красных, изумрудных
над городом ликующих огней.
Но только я хотела синей шторой
закрыть огни и море светлых крыш,
мне женщина промолвила с укором:
«Зачем? Пускай любуется малыш».
И, помолчав, добавила устало,
почти уйдя в густеющую тьму:
«…Мне это всё ещё дороже стало —
ведь это будто памятник ему».
Вероника Михайловна Тушнова, 1946 год
