Пандемониум Иеронима Нуля — Владимир Маккавейский

(Метафизическое обозрение)

— 1 —

Не понимать меня неловко
Ввиду того, что я умён —
Поэт врожденных заголовков
И архаических имён.
На деле ж я немногим нужен,
И вероятие жемчужин
В среде, похожей на навоз, —
Невыгодный самогипноз,
Но, в тяготении к вершинам
Усматривая ремесло,
Я примиряюсь тяжело
С авторитетам петушиным…
Скажу без иностранных слов:
Я не француз и не Крылов.

— 2 —

Слова! ужель они все колки!
Скажу, как Чацкий. Очень жаль,
Что до сих пор для пыльной полки
Подержанный не куплен Даль.
У Грибоедова в опале
По очереди ли трепали,
Увы, не Даля, а Лярусс
Хохол, кацап и белорус,
Не знаю. Нашею ухою
Покуда брезгует Демьян, —
Не трону родины бурьян
Я Лукиановой сохою,
Но, за морем нашед приют,
Скажу: лежачего не бьют.

— 3 —

Возьми ж, возьми меня за ворот,
Апаш от «Черного Кота»…
А университетский город,
Где даже суета не та, —
Впустую попирать устала
Стопа, алкая пьедестала,
Тропы, где б не росла трава,
И города, где есть Нева…
И сколько б ни казалась веской
Замоскворецкой речки брань, —
Не нас обрадует герань
За ситцевою занавеской,
Узорчатые рукава,
Разрыв-трава и трын-трава.

— 4 —

Взбодрит ли истовых мониста
Иссякший вдохновеньем Блок,
Мой рок на гибель букиниста
Меня на запад уволок
Все величины переменны
На левой набережной Сены,
Где и Новалис и Катулл
Найдут прилавок или стул,
И о каком бы там предмете
Ни ныла скрипка бытия,
Любых любовниц воробья
Системой четких междометий
Готов, как на печи сверчок,
Подать Парнасу мой смычок.

— 5 —

Но ах, Парнасским пустосвятом
Не стал Севильский брадобрей.
Мой каждый вал бывал девятым
Вдали Гомеровских морей.
Не диалог Архипелага,
Где лал, и радуга, и влага
Вместили ивы и маис,
И Мореас, и Пьер Луис.
Апрели севера, о Эллин,
От ноябрей не убегут:
Берез глумливый гуммигут
В дежурный день ажурно зелен,
А завтра — горе от ума,
Зима, тюрьма или сума.

— 6 —

Вчера ли мелос был интимен,
О, Велиаре нежных бар,
Чьих велеречий глас прокимен
Круглился лунами лабар?
Но все заемное поблекло
И, черноземно сладкой свеклой
Питая тлеющую клеть,
О мятных запахах не спеть.
С тех пор, как прокричал трикраты
Петух Святого Четверга,
Наитствований жемчуга
Мы стали мерить на караты,
При звуке же вчерашних фраз
Кричим, что слышим в первый раз.

— 7 —

Идя прямым путем, подспорье
Находишь и в родной земле:
Колдунья бардов Беломоръя
На подседельном помеле —
В зенит, «причалов жалких мимо»,
Сохой Микулиной стремима;
А там и пушкинский гусар
Пленился б ярмаркою чар.
Мне скажут: я сужу по-детски,
Что новоявленная даль
Толковей, чем толковый Даль,
Чем Ремизов и Городецкий.
А сердца — в избяной пещи —
Рассудка отрок — не ропщи.

— 8 —

Телячьей кожей и саженным
Пером хронографа ценим,
Востоку явленный блаженным
Христианин Иероним,
Любимый в миме, как патриций,
Привыкший ежедневно бриться,
Творец епистол и вульгат
Был независим и богат;
Богат — отсюда независим
Ни от богов, ни от людей,
Смирению проповедей
Предпочитая форму писем,
Чьи мысли по сей день гневят
Того, кто в самом деле свят.

— 9 —

В начале мира было Слово —
Не то ли, что солжет в конце,
Генисаретским рыболовом
Прикидываясь в гордеце?
Но одаренный Иппокреной,
Патриция судьбой смиренной,
Доколе злат земной зенит,
Почтить не чает и не мнит.
Господней армии когорта,
Пожалуй, даже не одна,
Была в команду отдана
Противнику хромого черта,
Что, оппонируя, рога
Сломал на черепе врага.

— 10 —

Но не рогов бесовских паре, —
Тому, что Божье в письменах,
Обязан славой комментарий
И преподобием монах.
А бес, величием Вульгаты
Затмен, — безрадостно-рогатый,
И эпизодом пренебречь
Патериков дерзает речь;
А то, что северного солнца
Лучом сквозь пестрое окно
Пятно чернил освящено
В чертоге мудрого саксонца, —
Не к чести скромных лютеран:
Евангелие — не коран.

— 11 —

Но тем, чьи помыслы устали
От объективно-бодрых фраз,
О бесоборческой детали
Не сразу надоест рассказ.
И нас никто не обесславит
За мнемонический алфавит,
За суть звериного числа
И нуль во образе осла.
Свидетельство Гастон Париса
Вчерашний воскрешает день,
Эзотерическую ж тень
От пальмы или кипариса
Над мыслью, мелкою, как Нил,
Сам автор трезво обвинил.

— 12 —

Прошли года. Но Рудольф Ойкен
В былое прорубил окно;
Я удален трактирной стойки,
Я трезв давно. Мне все равно.
Вчерашним только и пьянея,
Воспоминания Минея,
Погружена в Платонов сон,
Бредет мытарствами времен.
Из золотого оловянным
Когда латинский стал глагол.
Агглютинировал монгол
В степи, отписанной славянам, —
И усложнилась маета
Вкруг апостолии Христа.

— 13 —

А Бог-Отец, людского срама
Не поощряя, хмурит бровь
На темя головы Адама,
Долбя тонзуру, каплет кровь,
И обоих воров стигматы
Еретику казались святы,
Ловцов же Божьих невода
Гноила теплая вода.
Над нищим буднем висли цехи,
Сударыни Венеры грот
Кладоискателю щедрот
Запретных продавал утехи —
И, по уплате в счет греха,
Цвели досрочно посоха.

— 14 —

Была печаль. Печаль начала
Всю ночь он не снимал очков,
И ничего не означала
Гора худых черновиков.
Искал он сведений, не веря;
Шифрованное имя зверя
Чего-то в силу между тем
Не покидало круга тем.
И он сказал: Господь возвысил
В окне луну, как некий нуль.
Читать ли? Отойти ко сну ль,
В забвении всех прочих чисел,
Коль тайну этих трех шести,
Как тайну Троицы — не найти?

— 15 —

Святой зевнул и, против правил
Себя смиренным возомня,
Сам раздевался и оставил
Два неразвязанных ремня
Изволил улыбаться странно,
Припомнив речь Иоканаана —
(Как будто речь не о Христе,
А о его как раз пяте).
Он лег. И вдруг в руке монаха
(Рука не то же, что пята)
Явился альманах Гота —
Другого нету альманаха.
На книжке не было числа,
И вместо даты — лик осла.

— 16 —

Осла. Тут — ушки на макушке —
Он засмеялся, как змея:
«Ужель не стоит ни полушки
Величие небытия?.
Веданта, Гартман и Нирвана…
Довольно странно… очень странно
И Валаам, и Апулей,
И Ариель, не без нулей…»
А сам — перед глухой стеною
Прелиминарно все ж учел,
Что этот нулевой осел
Был, вероятно, сатаною.
Покуда дальше не пойду,
Скажу, что было все в бреду.

— 17 —

И рек осел: Столь нарочито
Я отдан быту потому,
Что здесь ослиное копыто
Дробит египетскую тьму;
Само того не понимая,
Мутит баранов Адоная,
За что (как за свои грехи)
Поплатятся лишь пастухи.
Коль Логос — фабрика проклятий,
Всех подсудимых ждет скамья;
Змея ж из книги Бытия
Эммануилу на осляти
Покорна свято и давно:
Отсюда наше домино.

— 18 —

Боюсь, я сделаю вам больно,
Сказав, что в рыцаре на час,
В осленке Бога подседельном
Идея та же, что и в нас.
Вы скажете, что это подло,
Ослы — не более чем седла,
Идеи — нет ни там, ни тут…
Отвечу: трезвые учтут,
Что из любого Назарета
В Сион чредою дольних сел
Столь величаво, как осел,
Не довезет вас и карета,
Не говоря уже о том,
Что надо ехать за Христом.

Владимир Николаевич Маккавейский