Стихи о Ленине Владимире Ильиче

Ленин
Мужество вселил
В души ленинградцев,
Ленин
Город озарил,
Утверждая братство.
Ленин
Имя воле дал, —
Бурями воспетый,
Ленинградом
Город стал,
Несказанным светом!
Ленинград — величав,
Сердцу, взору милый,
Вечен город Ильича,
Честь
И слава
Мира!

Прокофьев Александр

*****

День за днем бегут года —
Зори новых поколений.
Но никто и никогда
Не забудет имя: Ленин.
Ленин всегда живой,
Ленин всегда с тобой
В горе, в надежде и радости.
Ленин в твоей весне,
В каждом счастливом дне,
Ленин в тебе и во мне!
В давний час, в суровой мгле,
На заре Советской власти,
Он сказал, что на земле
Мы построим людям счастье.
Мы за Партией идем,
Славя Родину делами,
И на всем пути большом
В каждом деле Ленин с нами.
Ленин всегда живой,
Ленин всегда с тобой
В горе, в надежде и радости.
Ленин в твоей весне,
В каждом счастливом дне,
Ленин в тебе и во мне!

Ошанин Лев

*****

В его тетрадях и блокнотах,
В заметках беглых от руки
Мы о космических полётах
Не обнаружим ни строки.
Но он сумел таким горючим
Снабдить Советскую страну,
Чтоб ей поднять в небесных кручах
Космическую целину…

Вера Инбер

*****

Ленин проходит по белому свету,
Проходит, не зная границ и преград,
Как будто казарм и полиции нету,
Колючей проволоки и баррикад.
Ленин проходит по белому свету,
Черным, и желтым, и белым — друг.
Язык — не помеха пройти планету,
В Ленина верят все люди вокруг!
Ленин проходит по белому свету…
Раной закат пламенеет всегда,
А в сумерках, ночью, ближе к рассвету.
Восходит красное пламя — звезда!

Лэнгстон Хьюз
(Перевод с английского А. Мамонова)

*****

Имя Ленина снова и снова
Повторяет великий народ.
И как самое близкое слово
Имя Ленина в сердце живёт.
И Советская наша держава,
И великих побед торжество —
Это Ленина гений и слава
И бессмертное дело его.
Мы в работе большой не устанем!
И сильней нашей Родины нет,
Если партии тёплым дыханьем
Каждый подвиг народа согрет.

Светлов М.

*****

Ленина помнят рассветы и весны,
Ширь Енисея и окна Кремля,
Невское небо и волжские плесы, —
Помнит земля,
Ленина помнит земля.
В каждой улыбке и в каждой надежде
Ленинской думы отцовский размах.
Ленин столетний моложе, чем прежде,
В наших делах,
В наших упрямых делах.
Звонкой дорогой и тонкой тропою,
Видя и радость, и горькую тень,
Ленин шагает вместе с тобою
В завтрашний день,
В солнечный завтрашний день.

Ошанин Лев

*****

Я знаю —
не герои
низвергают революций лаву.
Сказка о героях —
интеллигентская чушь!
Но кто ж
удержится,
чтоб славу
нашему не воспеть Ильичу?
Ноги без мозга — вздорны.
Без мозга
рукам нет дела.
Металось
во все стороны
мира безголовое тело.
Нас
продавали на вырез.
Военный вздымался вой.
Когда
над миром вырос
Ленин
огромной головой.
И земли
сели на оси.
Каждый вопрос — прост.
И выявилось
два
в хаосе
мира
во весь рост.
Один —
животище на животище.
Другой —
непреклонно скалистый —
влил в миллионы тыщи.
Встал
горой мускулистой.
Теперь
не промахнемся мимо.
Мы знаем кого — мети!
Ноги знают,
чьими
трупами
им идти.
Нет места сомненьям и воям.
Долой улитье — «подождем»!
Руки знают,
кого им
крыть смертельным дождем.
Пожарами землю дымя,
везде,
где народ испленен,
взрывается
бомбой
имя:
Ленин!
Ленин!
Ленин!
И это —
не стихов вееру
обмахивать юбиляра уют. —
Я
в Ленине
мира веру
славлю
и веру мою.
Поэтом не быть мне бы,
если б
не это пел —
в звездах пятиконечных небо
безмерного свода РКП.

Владимир Маяковский

*****

В поэмах воспевал Вас Маяковский,
Стихи Вам посвящал Сергей Есенин,
Так отчего же на земле Московской
Вам места нет теперь, товарищ Ленин?

Основанное Вами Государство
Разрушив, мы сумели осквернить…
Вам после смерти выпали мытарства
И всяк судачит, где Вас схоронить.

Мелькают даты, годы, юбилеи —
Неиссякаем дней круговорот
И не смолкает спор о Мавзолее,
В котором Вас похоронил Народ.

А в сорок первом шли от Мавзолея
Полки красноармейцев на врага…
Знамёна плыли, яростно алея,
А по стране мела свинцовая пурга.

У Мавзолея, у его подножья
Легли штандарты вражеского сброда —
Так в сорок пятом, в мае воля Божья
Соединилась с волею Народа!

Товарищ Ленин, злых наветов пелену
Отринет ход истории, поверьте!
В семнадцатом Вы создали страну —
Мы чтим Вас и столетье после смерти!

Стихоплётов Михаил

*****

В комнате висит портрет…
Сын спрашивает отца; — это наш дед?
Видно сын уж подрастает…
Отец сыну и отвечает: —
Это сынок Великий человек!!!
Простой народ поднял в двадцатый век…
На борьбу с помещиками капиталистами
И остальными анархистами.
Чтобы народ свой не угнетали…
Страну родную не разграбляли!
Это Вождь Владимир Ильич Ленин…
Был Великий Ленин Гений!!!
Всех обездоленных на борьбу собрал…
Буржуям помещикам отпор он дал.
Зажила тогда советская страна…
Без гнёта и убийцы энтого царя.
Царь в девятьсот пятом году…
На мирную демонстрацию бросил беду.
В кровавое воскресенье, расстреляли людей…
Знать царь действительно был злодей.
Коль уничтожил столько людей и детей…
Которые пришли высказать несколько идей.
Сказать царю в Санкт-Петербурге им не дали…
Просто взяли и сразу расстреляли.
А кое-кого саблями там порубали,
Чтоб справедливость свою не излагали.
Так при капитализме с народом поступали…
Без всякого суда по приказу царя стреляли.
Очень горевал Советский народ…
Когда из жизни ушел Лени в 24-й год тот.
Вся страна в трауре тогда была…
Боялись, что без Ленина пропадёт страна.
Опасения народа через годы сбылись…
Капиталисты в стране вновь появились.
Вновь простой народ страдает…
Новый капиталист в роскоши утопает.

Котельников Александр

*****

Ленин — клич миллионов.
Никогда не смолкая,
Клич гремит через годы,
через все времена.
Ленин — в сердце народов,
воля их боевая,
Песня матери сыну,
что легка и вольна.
Ленин — вечное солнце,
с ним никто нам не страшен.
Человеческой радости —
Ленин ясная весть.
Ленин — вождь Красной Армии
героической нашей,
Той, которая строилась,
той, которая есть!
Вместе с Лениным рвали мы
мрак извечный, гнетущий, —
Рдеют звезды на шлемах,
а сколько — не счесть.
Ленин — свет всех народов,
тех, что будут в грядущем,
Тех, которые были,
тех, которые есть!
Вместе с Лениным
всюду врагов одолели,
Отстояли отчизну
в кровавом бою.
Вместе с Лениным шли мы
в снега и метели
За Советскую власть
за родную свою.
За Советскую власть,
что от моря до моря
Подняла металлистов,
косарей, рыбаков,
За которую мужество
наше прямое,
Закаленное Лениным,
шло на гребни веков.
За Советскую власть,
за простор необъятный —
От низин Заонежья
до дорог на Памир…
Высоко встало солнце.
Гремит наша клятва
От лица всех народов,
населяющих мир!

Прокофьев Александр

*****

Хочется без конца
Думать об Ильиче,
Будто рука отца
Вновь на твоём плече.

Рвался в бою металл,
Бился с врагом солдат,
Подвиг сопровождал
Мудрый отцовский взгляд.

Множится ширь полей,
Голос их слышишь ты:
Нет ничего теплей
Ленинской теплоты!

Ленин! Всё видит он —
Звёзды полярной мглы,
Мчащийся эшелон,
Кедров таёжных стволы…

Не уставай, рука!
Помните каждый час:
Совесть большевика —
Ленин смотрит на нас!

Светлов Михаил

*****

Когда был Ленин маленький,
Похож он был на нас.
Зимой носил он валенки,
И шарф носил, и варежки,
И падал в снег не раз.

Любил играть в лошадки,
И бегать, и скакать,
Разгадывать загадки,
И в прятки поиграть.

Когда был Ленин маленький,
Такой, как мы с тобой,
Любил он у проталинки
По лужице по маленькой
Пускать кораблик свой.

Как мы, шалить умел он,
Как мы, он петь любил,
Правдивым был и смелым —
Таким наш Ленин был.

Тиличеевой Е.

*****

День пришел весенний,
Светло-голубой…
Наш любимый Ленин
Родился весной…
Конечно, Ленин мог зимой родиться,
И в декабре, и в феврале,
Но все-таки я рад, что пели птицы,
Когда он появился на земле…
Апрель… В Симбирске-городке
Летят сосульки с крыши…
Ленин родился в апреле,
Когда расцветает земля,
Когда позабыты метели
И в рощах цветут тополя…
Снова солнышко весеннее
На реке ломает лед.
Снова день рожденья Ленина
В день апрельский настает…

*****

Товарищ Ленин!
Когда над полями,
Воздух рубя,
В Москву нас доставила чудо-птица,
Мне показалось,
Я увидел тебя
За башнями краснозвездной столицы.

Я увидел тебя,
В солнечном свете,
В нарядных колоннах,
Шагающих гордо.
…Я видел тебя
В университете,
В фабричном дыму
На окраинах города.

В глазах детворы,
Что спешила на отдых
За город,
С песнями,
В светлых машинах.
Рядом с рабочими
Шел ты к заводам,
С колхозниками —
По полям Украины.
Ты не умирал никогда,
Ты всегда живой!
И днем и ночью —
В борьбе, в непогоду —
Ты всем улыбался,
Разговаривал со мной,
Я и сейчас еще слышу голос твой,
Слова,
Что правду несут народу.

Иньяццо Буттитта

*****

Он вечно жив. Лучистым, тёплым взглядом
Следит за нами, мудрый и родной.
Он и сейчас стоит со мною рядом
И мне строфу диктует за строфой.

Он на Днепре, на Волге, в Каракумах
И на Куре… Пусть сомкнуты уста, —
Хранимы партией его большие думы,
В делах страны живёт его мечта.

Его великий гений над землёю
Неугасимым светочем горит,
Так по утрам над гордою Москвою
Струится свет сияющей зари.

Пусть строит козни враг неугомонный, —
Наш путь вперёд победно величав.
В борьбе за мир тверда и непреклонна
Моя страна — творенье Ильича.

Как половодье, поднялись народы.
Раскатом грома врезались в эфир
Горящие на знамени свободы
Два гордых слова: «Ленин — Мир».

Гришашвили Иосиф

*****

Я пришёл на свидание к Ленину —
Седьмое число и снова ноябрь!
В парке дождь, холодно, ветрено,
На душе ожиданье и светлая явь!

Здравствуйте, Ленин, Владимир Ильич!
Сколько лет я по жизни Вас знаю?
Светлый образ хочу безграничный постичь,
Вашу мудрость и жизнь всю без края!

Вы впитали в себя всех народов мечту
О свободе без всякого рабства!
Вы в России открыли мир, красоту,
Человеческой жизни богатство!

Вы на практике дали делу простор,
Показав философии братство!
И субъект всех трудов выше ленинских гор
Создал новый тип государства!

И взлетали в космос, и улыбки цвели!
Социализм — был народным царством!
Серп и молот — союз, цвет рубина звезды
Звал весь мир в коммунизм лучезарства!

Коммунизм по Ленину — советская власть
Плюс — электрификация государства!
На железных дорогах жизни страсть —
Прусская точность и без коварства!

И Америку здесь в коммунизм возвели —
Всю её без конца деловитость!
Создадут коммунизм — свет великой звезды,
Вифлием и всеобщую сытость!

Вот и праздник настал, и Октябрь и Апрель!
И цветы снова Ленину будут!
И года пусть летят — верны Вам и теперь!
Честь и мысли от Вас — не забудут!

Мищик Сергей

*****

Умел из дня и даже часа
Он бездну времени извлечь.
Хватало нужного запаса
Для деловых бесед и встреч.

Для городов индустриальных
И деревенских ходоков,
Для вузов и для школ начальных
(«Учиться!» — лозунг был таков).

Но, думая о самом главном
(Хлеб, уголь, транспорт и металл),
В Кремле о лифте неисправном
В комендатуру он писал.

До крайности обеспокоен,
Он мечет молнии и гром:
«Есть сердцем слабые, для коих
Опасен лестничный подъём».

Среди безмерных дел своих
Он помнил о сердцах людских.
Не сообщив о том заране,
Он опоздал лишь раз один:

В тот день, когда был тяжко ранен
И смерть стояла перед ним…
Ещё он принимал лекарства,
Ещё с трудом писать он мог,

Но вновь для пользы государства
Минуту каждую берёг.
Зато и время, в свой черёд,
Его навеки сбережёт.

Вера Инбер

*****

Вождям от бронзового века
Ведётся счёт до наших дней,
А не родилось человека
Потомству ближе и родней,

Чем он, кто, расовым различьям
И расстояньям вопреки,
Из уст в уста рабочим кличем
Соединил материки…

И тем велик Владимир Ленин,
Что, как его ни возвеличь,
Он прост и правдою нетленен,
Что он всегда с людьми, Ильич!

Берды Кербабаев

*****

Кончалось короткое лето,
И, на день оставив дела,
Ленин приехал с рассветом
К простым землеробам села.

Багровые гроздья рябины —
Как кисти высоких знамён.
Босые мальчишки машину
Со всех обступили сторон.

И с этой толпой босоногой,
Как сельский учитель, к реке
Учитель народов дорогой
По Кашину шёл налегке.

Помятая кепка в кармане,
Пальто распахнул широко…
Ему подавали крестьяне
Тяжёлые руки легко.

Летела вода с водосброса
И пела ликующе в лад,
А он, задавая вопросы,
Всему был несказанно рад.

Он каждую мелочь заметил,
Ходил, как по цеху чудес,
По маленькой, первой на свете,
Крестьянской бревенчатой ГЭС.

Потом у турбины дощатой
Стоял, затихая, народ
В тот славный, далёкий, двадцатый
Суровый и памятный год.

Он руку над митингом вскинул
Вперёд и стремительно ввысь.
Запела на речке турбина,
И разом в деревне зажглись.

По избам огни коммунизма.
Ильич на трибуне стоял, —
Как будто не бедные избы
Тогда пред собой увидал.

Увидел с дощатой трибуны
Всё то, что мы видим кругом:
Огни всесоюзной коммуны
Над самым далёким селом.

Орлов Сергей

*****

Высоких гениев творенья
Не для одной живут поры;
Из поколений в поколенья
Они несут свои дары.

Наследье гениев былого —
Источник вечного добра.
Живое Ленинское слово
Звучит сегодня, как вчера.

Трудясь, мы знаем: Ленин — с нами!
И мы отважно под огнём
Несём в боях сквозь дым и пламя
Венчанное победой знамя
С портретом Ленина на нём!

Демьян Бедный

*****

Не кипучий смерч землетрясений
Мир хлестнул неудержимым шквалом.
Это весть о том,
Что умер Ленин,
Весть о том,
Что Ленина
Не стало!

Солнце, стой!
Эх, солнце, сделай милость:
Подожди лучом в снегах звучать!
Ты не знаешь, что остановилось
Огненное сердце Ильича?!

Мир, завод, станок мой неустанный,
Не придёт садовник в буйный сад!
Слушай, мир:
Рабочего титана
Нынче потеряли корпуса!
И — в полях, где голос в песне звонок
И широк лихой просторный зык,
Видел я:
Заплакал, как ребёнок,
Никогда не плакавший мужик.

Видно, все взметёнными годами
Глубоко вросли в октябрьский клич;
Видно, крепкими, стальными проводами
С простолюдьем
Был скреплён Ильич.

Значит, в толпах новых поколений,
Где незыблем ленинский закал,
Будет жить
Миллионноглавый Ленин!
Значит, наш Ильич не умирал!

И зачем под гром землетрясений
И под всплески океанских шквалов
Мчится весть о том,
Что умер Ленин,
Весть о том,
Что Ленина
Не стало?!

Жаров Александр

*****

Кто был он? — Вождь, земной Вожатый
Народных воль, кем изменен.
Путь человечества, кем сжаты
В один поток волны времён.

Октябрь лёг в жизнь новой эрой,
Властней века разгородил.
Чем все эпохи, чем все меры,
Чем Ренессанс и дни Аттил.

Мир прежний сякнет, слаб и тленен;
Мир новый — общий океан.
Растёт из бурь октябрьских: Ленин
На рубеже, как великан.

Земля! Зелёная планета!
Ничтожный шар в семье планет!
Твоё величье — имя это,
Меж слав твоих — прекрасней нет!

Он умер; был одно мгновенье
В веках; но дел его объём
Превысил жизнь, и откровенья
Его — мирам мы понесём!

Валерий Брюсов

*****

Я в жизни
Видел Ленина живого
Один лишь раз, но с тех далёких дней
Его улыбка и простое слово
Живут и светят в памяти моей.

И как живой Ильич передо мною.
Идёт к трибуне, щурится слегка.
Вот поднял руку —
И над всей страною
Летит его простёртая рука.

С трибуны обращаясь к делегатам,
Он говорит о будущем земли,
И речь его громовым перекатом
В грядущем откликается, вдали.

И в памяти моей вовек нетленен
Тот далёкий, тот счастливый час,
Когда ко мне и к каждому из нас
С трибуны съезда обратился Ленин.

Сандро Эули

*****

Все реки от зноя мелеют,
А в стужу уходят под лед.
Но очередь у Мавзолея
Зимою и летом течет.

И чуть шелестят ее волны,
Рождаясь опять и опять
Какой-то особенной Волгой,
Которую льдом не сковать.

И руки на плечи положит
Ильич, наш товарищ в борьбе,
И если никто не поможет,
То Ленин поможет тебе.

И тихо, когда тебе трудно,
Приди за советом сюда.
Все мертвые спят непробудно,
Но Ленин не спит никогда.

Он видит все взлеты эпохи,
Все штормы и грозы ее.
Он слышит все стоны и вздохи,
И даже молчанье твое.
И все им любимые песни
Оставлены им для тебя.
И все его книги и письма
Написаны им для тебя.

Всем сердцем эпоху ты слушай —
Борец, а не зритель ее! —
И памятник Ленину лучший —
Не мрамор, сердце твое.

Евгений Евтушенко

*****

Он мир пробудил от глубокого сна
словами, что были как молнии.
Их передавала стране страна,
пока они мир не наполнили.

Они плыли водой, их несли поезда,
они реяли в небе знаменами,
становились то хлебом, то войском труда —
армиями миллионными.

Он мир от глубокого сна пробудил,
и слова его стали турбинами,
мощным трактором, что по полям проходил,
цепью ярких огней над плотинами.

Он мир пробудил от глубокого сна,
и слова его стали бессмертными —
они, словно огненные письмена,
в каждом сердце сегодня начертаны!

Иоганнес Бехер
(Перевод с немецкого Т. Сикорской)

*****

Еще закон не отвердел,
Страна шумит, как непогода.
Хлестнула дерзко за предел
Нас отравившая свобода.

Россия! Сердцу милый край,
Душа сжимается от боли,
Уж сколько лет не слышит поле
Петушье пенье, песий лай.

Уж сколько лет наш тихий быт
Утратил мирные глаголы.
Как оспой, ямами копыт
Изрыты пастбища и долы.

Немолчный топот, громкий стон,
Визжат тачанки и телеги.
Ужель я сплю и вижу сон,
Что с копьями со всех сторон
Нас окружают печенеги?
Не сон, не сон, я вижу въявь,
Ничем не усыпленным взглядом,
Как, лошадей пуская вплавь,
Отряды скачут за отрядом.
Куда они? И где война?
Степная водь не внемлет слову.
Не знаю, светит ли луна?
Иль всадник обронил подкову?
Все спуталось…

Но понял взор:
Страну родную в край из края,
Огнем и саблями сверкая,
Междуусобный рвет раздор.
. . .
Россия —
Страшный, чудный звон.
В деревьях березь, в цветь — подснежник.
Откуда закатился он,
Тебя встревоживший мятежник?
Суровый гений! Он меня
Влечет не по своей фигуре.
Он не садился на коня
И не летел навстречу буре.
Сплеча голов он не рубил,
Не обращал в побег пехоту.
Одно в убийстве он любил —
Перепелиную охоту.

Для нас условен стал герой,
Мы любим тех, что в черных масках,
А он с сопливой детворой
Зимой катался на салазках.
И не носил он тех волос,
Что льют успех на женщин томных.
Он с лысиною, как поднос,
Глядел скромней из самых скромных.
Застенчивый, простой и милый,
Он вроде сфинкса предо мной.
Я не пойму, какою силой
Сумел потрясть он шар земной?
Но он потряс…
Шуми и вей!
Крути свирепей, непогода.
Смывай с несчастного народа
Позор острогов и церквей.
. . .
Была пора жестоких лет,
Нас пестовали злые лапы.
На поприще крестьянских бед
Цвели имперские сатрапы.
. . .
Монархия! Зловещий смрад!
Веками шли пиры за пиром.
И продал власть аристократ
Промышленникам и банкирам.
Народ стонал, и в эту жуть
Страна ждала кого-нибудь…
И он пришел.
. . .
Он мощным словом
Повел нас всех к истокам новым.
Он нам сказал: «Чтоб кончить муки,
Берите всё в рабочьи руки.
Для вас спасенья больше нет —
Как ваша власть и ваш Совет».
. . .
И мы пошли под визг метели,
Куда глаза его глядели:
Пошли туда, где видел он
Освобожденье всех племен…
. . .
И вот он умер…
Плач досаден.
Не славят музы голос бед.
Из медно лающих громадин
Салют последний даден, даден.
Того, кто спас нас, больше нет.
Его уж нет, а те, кто вживе,
А те, кого оставил он,
Страну в бушующем разливе
Должны заковывать в бетон.
Для них не скажешь:
«Ленин умер!»
Их смерть к тоске не привела.
. . .
Еще суровей и угрюмей
Они творят его дела…

Сергей Есенин

*****

В Смоленской губернии, в хате холодной,
Зимою крестьянка меня родила.
И, как это в песне поется народной,
Ни счастья, ни доли мне дать не могла.

Одна была доля — бесплодное поле,
Бесплодное поле да тощая рожь.
Одно было счастье — по будням ненастье,
По будням ненастье, а в праздники — дождь.

Голодный ли вовсе, не очень ли сытый,
Я все-таки рос и годов с десяти
Постиг, что одна мне наука открыта —
Как лапти плести да скотину пасти.

И плел бы я лапти… И, может быть, скоро
Уже обогнал бы отца своего…
Но был на земле человек, о котором
В ту пору я вовсе не знал ничего.

Под красное знамя бойцов собирая,
Все тяготы жизни познавший вполне,
Он видел меня из далекого края,
Он видел и думал не раз обо мне.

Он думал о том о бесправном народе,
Кто поздно ложился и рано вставал,
Кто в тяжком труде изнывал на заводе,
Кто жалкую нивку слезой поливал;

Чьи в землю вросли захудалые хаты,
Чьи из году в год пустовали дворы;
О том, кто давно на своих супостатов
Точил топоры, но молчал до поры.

Он стал и надеждой и правдой России,
И славой ее и счастливой судьбой.
Он вырастил, поднял могучие силы
И сам их повел на решительный бой.

И мы, что родились в избе при лучине
И что умирали на грудах тряпья, —
От Ленина право на жизнь получили —
Все тысячи тысяч таких же, как я.

Он дал моей песне тот голос певучий,
Что вольно плывет по стране по родной.
Он дал моей ниве тот колос живучий,
Который не вянет ни в стужу, ни в зной.

И где бы я ни был, в какие бы дали
Ни шел я теперь по пути своему, —
и в дни торжества, и в минуты печали
Я сердцем своим обращаюсь к нему.

И в жизни другого мне счастья не надо, —
Я счастья хотел и хочу одного:
Служить до последнего вздоха и взгляда
Живому великому делу его.

Исаковский Михаил

*****

Сто сотен рек родного края
до дна промёрзли в этот день,
и люди, слёз не утирая,
читали краткий бюллетень.
Нет, мы не думали о чуде,
темнело небо над Москвой,
но тот, о ком рыдали люди,
бессмертен в памяти людской!

Он воплощенье светлой силы,
Которой смерти не сломать!
Вернее не бывало сына
в семье твоей,
Россия-мать.
В нём пела слава поколений,
прозренья сердца и ума,
в том имени —
Владимир Ленин —
жила история сама!

Он создал партию,
дотоле
непроторённый путь избрав, —
надежды, разума и воли
воистину чудесный сплав!
В ней,
словно факел в эстафете,
бессмертны мужество и честь,
он жив,
и в каждом партбилете
души его частица есть.

В музеях жёлтые страницы,
тома в тиши библиотек,
но блещут времени зарницы,
перегоняя бурный век.
Изваян он и нарисован,
он воплощён в сердцах людей,
он жив:
деяньем, мыслью, словом, —
властитель творческих идей.

В суровый испытаний час
полки
прошли сквозь дым и пламя,
и осеняло в битвах нас
родное ленинское знамя.

И, став сама прочней металла
в краю железа и огня,
то знамя гвардия лобзала,
одно колено преклоня.

Мы все преграды побороли,
сумели их с пути смахнуть,
и в этом ленинская воля,
его ученья смысл и суть.
Его мечты —
вот наши крылья,
нас кличут славы времена,
нам щедрости и изобилья
отрада светлая дана.

До самых дальних
поколений,
как свет, дойдут твои слова,
великий Ленин,
вождь и гений,
твоя мечта в сердцах жива!

Он шёл,
как вестник ледохода,
он света луч метнул во тьму,
сердца великого народа,
как к солнцу, тянутся к нему.

Он с нами,
как живой с живыми,
он в поколеньях говорит.
Родное
ленинское имя
над миром
знаменем горит!

Луговской Bлaдимир

*****

Пусть годы идут бесконечно
и песня напористо бьет, —
у каждого в сердце навечно
орлиное имя твое.
Мы стены разрушили тюрем
в бессмертных Октябрьских огнях.
Ты к счастью повел нас сквозь бури
и вывел на солнечный шлях.
Года без тебя миновали —
их много в сраженьях прошло.
Пред нами — открытые дали,
и каждого счастье нашло.
Цветут горизонты садами,
плывут по морям корабли,
и гордо горит наше знамя
над частью шестою земли.
Во гневе, в любви ли — мы вместе,
сплоченные все, как один.
Над нами звучат в поднебесье
напевы чудесных машин.
Как солнце, что всходит над нами,
лучи золотые струя,
повсюду растет городами,
цветет, молодеет земля.
Лети, моя песня, высоко,
как нашего счастья зенит!
На страже границ, огнеока,
с оружием юность стоит.
А грянет труба — в наступленье
за край наш пойдем против тьмы.
Вот вечный твой памятник, Ленин, —
та жизнь, что построили мы.

Сосюра Владимир

*****

Пылают звёзды на Кремле.
Их свет горяч и неизменен.
Для всех людей на всей земле
Звучит надеждой слово «Ленин».
Когда приходит в первый класс
Простой веснушчатый мальчишка,
Он это слово первый раз
Читает в самой первой книжке.
Войдёт он в мир труда и света,
И нет того пути светлей.
Он будет ленинцем — а это
Всего прекрасней на земле.

Дудин Михаил

*****

Есть в России такие места,
По которым с волненьем проходят,
И священными их неспроста
Называют в народе.
«Там, где Ленин стоял…»
«Там, где Ленин родился…»
«Там, где, огненно-ал,
стяг простреленный взвился…»

Ленинград!
Город — родина большевика.
Славный Смольный — штаб революции.
Ленин с башни броневика
Видел — в космос ракеты рвутся!

Есть в России столица — Москва,
Кремль, где Ленин бродил меж елей,
И трибуна, с которой его слова
О победе народа народ облетели.

Есть в России такие места…
Из далёких чужбин
с уваженьем высоким
К ним идут на поклон неспроста
Бесконечным безмолвным потоком.
Люди разных наречий и стран,
И рабочий, и фермер, и зодчий —
Мы спешим сквозь жару и буран,
Чтоб увидеть святыню воочию.
Встань же там, где Ленин стоял!
Не туристом стой, не паломником.
Это место — трибуну ли, зал —
Всей душой, всем сердцем запомни-ка!
Здесь стоять —
означает не только молчать
И не сдерживать сердце,
что яростно бьётся.
Здесь стоять — это клятву бессмертную дать:
Жить,
как Ленин,
как Ленин бороться!

Уилтон Джон Браун
(Перевод с английского А. Мамонова)

*****

Мне кажется, что я не в зале,
а, годы и стены пройдя,
стою на Финляндском вокзале
и слушаю голос вождя.

Пространство и время нарушив,
мне голос тот в сердце проник,
и прямо на площадь, как в душу,
железный идет броневик.

Отважный, худой, бородатый —
гроза петербургских господ, —
я вместе с окопным солдатом
на Зимний тащу пулемет.

Земля, как осина, дрожала,
когда наш отряд штурмовал.
Нам совесть идти приказала,
нас Ленин на это послал.

Знамена великих сражений,
пожары гражданской войны…
Как смысл человечества, Ленин
стоит на трибуне страны.

Я в грозных рядах растворяюсь,
я ветром победы дышу
и, с митинга в бой отправляясь,
восторженно шапкой машу.

Не в траурном зале музея —
меж тихих московских домов
я руки озябшие грею
у красных январских костров.

Ослепли глаза от мороза,
ослабли от туч снеговых.
и ваши, товарищи, слезы
в глазах застывают моих…

Смеляков Ярослав

*****

Ты знаешь ли, что мощная рука,
тирана с трона свергшая, была
как лепесток легка?
Та мощная рука
ты знаешь, чьей была?

Ты знаешь ли: тот голос камни плавил,
он обрекал на смерть твоих хозяев,
но жизнь твою он славил.
Тот голос камни плавил,
и потому ты сам теперь хозяин.

Ты знаешь ли, что ветер тех ночей,
быком ревевший над землею, был
нежней, чем вздох детей?
Но ветер тех ночей, —
ты знаешь, чьим он был?

И знал ли ты, что солнца алый плес,
неумолимых грозных стрел хозяин,
осушит море слез?
И что на этот плес
ты вступишь как хозяин?

Он, Ленин, — в бурю небо голубое;
и сеет он с тобою,
крестьянин, прежде пасмурный и дикий;
и он поет с тобою, —
о голос, над которым нет владыки, —
народ, завоевавший счастье с бою!

Везде, всегда с тобою —
в труде и отдыхе, простой, великий,
над полем, над фабричною трубою,
над общею и личною судьбою,
как сталь, мечта, природа, —
многоликий.

Николас Гельен
(Перевод с испанского О. Савича)

*****

Мы были очевидцами великой
эпохи вымирания династий,
когда шуршали ночи у подножья
имперского глухого саркофага.

Война дарила нам букеты взрывов
и магию прожекторных лучей,
когда обманчивая синева
над нами, синеглазыми, висела.

И, кесарево кесарю воздав,
мы гибли на неведомых голгофах,
мы обвивались вкруг своих распятий,
как гроздья винограда вкруг подпорок.

Тогда-то и решились мы зажечь
шрапнельный фейерверк в алмазных фондах
и яростно прервали череду
миропомазании и коронаций.

Тогда среди аллей для моциона
заполыхали флаги баррикад, —
тогда вознесся новый Дионис
над жестким пурпуром московских кровель.

Мы были очевидцами паденья
династии сановных вырожденцев:
под ними, как в последний день Помпеи,
разверзлась огнедышащая бездна.

Нам эти годы памятны, как ясность
неотвратимых войн и революций,
как проясненье самых темных строф
в нагроможденьях лирики вселенской.

Читайте правду ленинских декретов,
И восхищайтесь Лениным.
И скорбно
оплакивайте день его кончины
в извечной смене календарных дат!

Поднимутся обугленные травы,
и города наполнятся народом,
и загудят ликующим органом
стволы грядущих летоисчислений.

Мы были Революцией полны,
что вторгнется и в наших внуков лепет:
пусть к ним домчится
сквозь престолов трепет
дыханье нашей радиоволны.

Витезслав Незвал
(Перевод с чешского А. Голембы)

*****

Если все обжорство волков
Соединить,
Если всю хитрость лисиц
Соединить,
Если всю злобу змей
Соединить, —
Все же не получится
Обжорства,
Хитрости не получится,
Злобы не получится,
Какими обладают
Баи и муллы.
Баи ели жирных овец,
А нам — кости!
Баи пили айрам и кумыс,
Нам — опивки!
Муллы грязными ладонями
Закрывали нам глаза.
Мешали нам увидеть
Правду муллы.
Если всю горечь степей
Соединить,
Если всю озерную соль
Соединить,
То и всё же не получится
Горечи,
Которую испытали
Батраки.
Но пришел
К казахскому народу
Ленин,
Отец наш и учитель
Ленин.
Он сказал:
«Все работающие — братья,
Их враги — только баи и муллы».
И мы увидели солнце!
Если всю мудрость
Мудрейших соединить
И на число звезд это умножить,
То и всё же
Не получится мудрости
Великого Ленина!
Он сказал слова
Простые, как солнце,
Сияющее в небе.
Лучше б отняли
У каждого
Правую руку,
Лучше б у каждой
Матери
Умер первый сын,
Лучше б вовсе он не родился,
Чем услышать
Такую страшную весть!
Лучше б все песни
Вдруг замолчали
И больше никогда
Не начинались,
Лучше б чума пришла,
Чем узнать,
Что умер великий Ленин!
Нет, этого быть не может.
Это просто выдумки
Лживых баев и мулл —
Не может умереть
Наш Ленин.
Разве он решился бы
Уйти и оставить
Одинокими народы?..
Нет, жив Ленин,
И еще бессчетное
Множество раз — жив!
А если даже
И правда,
Что опустили его
В каменную могилу,
Всё равно
Хорошо нам
Слышно отсюда,
Как бьется его
Большое сердце.
Мы сплетем
Наши руки тружеников,
Мы сплетем
Наши пастушеские руки
И пронесем
Бессмертного Ленина
Туда, где
Не оскудевает свет…

Васильев Павел

*****

Ленин и печник

В Горках знал его любой,
Старики на сходку звали,
Дети — попросту, гурьбой,
Чуть завидят, обступали.

Был он болен. Выходил
На прогулку ежедневно.
С кем ни встретится, любил
Поздороваться душевно.

За версту — как шёл пешком —
Мог его узнать бы каждый.
Только случай с печником
Вышел вот какой однажды.

Видит издали печник,
Видит: кто-то незнакомый
По лугу по заливному
Без дороги — напрямик.

А печник и рад отчасти, —
По-хозяйски руку в бок, —
Ведь при царской, прежней власти
Пофорсить он разве мог?

Грядка луку в огороде.
Сажень улицы в селе, —
Никаких иных угодий
Не имел он на земле …

— Эй ты, кто там ходит лугом!
Кто велел топтать покос?! —
Да сплеча на всю округу
И поехал, и понёс.

Разошёлся. А прохожий
Улыбнулся, кепку снял.
— Хорошо ругаться можешь, —
Только это и сказал.

Постоял ещё немного,
Дескать, что ж, прости, отец,
Мол, пойду другой дорогой …
Тут бы делу и конец.

Но печник — душа живая, —
Знай меня, не лыком шит! —
Припугнуть ещё желая:
— Как фамилия? — кричит.

Тот вздохнул, пожал плечами,
Лысый, ростом невелик.
— Ленин, — просто отвечает.
— Ленин?! — Тут и сел старик.

День за днём проходит лето,
Осень с хлебом на порог,
И никак про случай этот
Позабыть печник не мог.

А по свежей по пороше
Вдруг к избушке печника
На коне в возке хорошем —
Два военных седока.

Заметалась беспокойно
У окошка вся семья.
Входят гости:
— Вы такой-то? —
Свесил руки:
— Вот он я …

— Собирайтесь! —
Взял он шубу,
Не найдёт, где рукава.
А жена ему:
— За грубость,
За свои идёшь слова…

Сразу слёзы непременно,
К мужней шубе — головой.
— Попрошу, — сказал военный, —
Ваш инструмент взять с собой.

Скрылась хата за пригорком.
Мчатся санки прямиком.
Поворот, усадьба Горки,
Сад, подворье, белый дом.

В доме пусто, нелюдимо,
Ни котёнка не видать.
Тянет стужей, пахнет дымом, —
Ну, овин — ни дать ни взять.

Только сел печник в гостиной,
Только на пол свой мешок —
Вдруг шаги, и дом пустынный
Ожил весь, и на порог —

Он. В пальтишке. Дышит паром.
Печника тотчас узнал:
— Проходи, знакомец старый,
Поздоровавшись, сказал.

И вдобавок ни словечка,
Словно всё, что было, — прочь.
— Вот совсем не греет печка.
И дымит. Нельзя ль помочь?

Крякнул мастер осторожно,
Краской густо залился.
— То есть как же так нельзя?
То есть вот как даже можно!..

Сразу шубу с плеч — рывком,
Достаёт инструмент. — Ну-ка…
Печь голландскую кругом,
Точно доктор, всю обстукал.

В чём причина, в чём беда
Догадался — и за дело.
Закипела тут вода,
Глина свежая поспела.

Всё нашлось — песок, кирпич,
И спорится труд, как надо.
Тут печник, а там — Ильич,
За стеною пишет рядом.

И привычная легка
Печнику работа.
Отличиться велика
У него охота.

«Только будь, Ильич, здоров,
Сладим любо-мило,
Чтоб, каких ни сунуть дров,
Грела, не дымила.

Чтоб в тепле писать тебе
Все твои бумаги,
Чтобы ветер пел в трубе
От весёлой тяги.

Тяга слабая сейчас —
Дело поправимо,
Дело это — плюнуть раз,
Друг ты наш любимый…»

Так он думает, кладёт
Кирпичи по струнке ровно.
Мастерит легко, любовно,
Словно песенку поёт…

Печь исправлена. Под вечер
В ней защёлкали дрова.
Тут и вышел Ленин к печи
И сказал свои слова.

Он сказал, — тех слов дороже
Не слыхал ещё печник:
— Хорошо работать можешь,
Очень хорошо, старик. —

И у мастера от пыли
Зачесались вдруг глаза.
Ну, а руки в глине были —
Значит, вытереть нельзя.

В горле где-то всё запнулось,
Что хотел сказать в ответ,
А когда слеза смигнулась,
Посмотрел — его уж нет…

За столом сидели вместе,
Пили чай, велася речь
По порядку, честь по чести,
Про дела, про ту же печь.

Успокоившись немного,
Разогревшись за столом,
Приступил старик с тревогой
К разговору об ином.

Мол, за добрым угощеньем
Умолчать я не могу,
Мол, прошу, Ильич, прощенья
За ошибку на лугу.

Сознаю свою ошибку…
Только Ленин перебил.
— Вон ты что, — сказал с улыбкой, —
Я про то давно забыл…

По морозцу мастер вышел,
Оглянулся не спеша:
Дым столбом стоит над крышей, —
То-то тяга хороша.

Счастлив, доверху доволен,
Как идёт — не чует сам.
Старым садом, белым полем
На деревню зачесал…

Не спала жена, встречает:
— Где ты, как? — душа горит.
— Да у Ленина за чаем
Засиделся, — говорит…

Твардовский Александр

*****

Почему мне дорог Ленин?

I

Почему я хочу говорить о Ленине?
Его имя для меня священно.
Могу ли сказать главное?
На заре человечества
Улыбка была еще редким гостем.
Бесконечные войны
Опустошали города и целые государства.
Короли и вельможи богатели,
А народ страдал от непосильного гнета.
Особенно тяжело приходилось бедняку зимой,
Когда холодный северный ветер
Выдувал последнее тепло из его жилища.
Но вот появляется Ленин!
В его сердце — огонь,
А взгляд — далеко видит!
Это он вселил в людей надежду.
Черные тучи стали расходиться —
Показалось чистое голубое небо.

II

Почему мне дорог Ленин?
Потому что народы колоний
Поднялись по его призыву.
И с ними Ленин!
Под чужеземным игом
Они забыли свою славную многовековую историю.
Но уже бурлит Восток!
Уже мир знает имена его героев!
Я ценю имя Ленина во имя этих очистительных гроз,
Во имя песен борьбы,
Которые мы распеваем все громче и громче.

III

Мне дорог Ленин,
Потому что над зелеными
Рисовыми полями моей Родины
Парят белокрылые аисты.
Потому что сети рыбаков полны,
А сады тяжелы от плодов.
Как бы восхищался Ленин
Закатом солнца в заливе Ха-Лонг,
Когда его розовые волны чуть-чуть колышутся.
Увы, в течение восьмидесяти лет
Мою прекрасную Родину — Вьетнам —
Картографы закрашивали как территорию Франции.
О моей стране Ленин, быть может, никогда не говорил,
Но он знал про угнетенные народы Востока,
Которым надо помочь обрести Свободу.

IV

Еще мне дорог Ленин
За ту маленькую песенку,
Которую он со слов горничной выучил в Париже.
Вдали от Родины, как он радовался, когда видел березку,
Словно получал привет из России.
Часами он мог смотреть на Женевские горы,
Когда утренний туман, рассеиваясь,
Приоткрывает одну вершину за другой.
Он мне дорог за свою совестливость:
Он считал, что не имеет права заменить свои стоптанные сапоги,
Потому что у многих в то время не было даже таких — стоптанных.

V

Я ценю имя Ленина — во имя всех, во имя каждого.
Во имя влюбленных, которые никак не могут расстаться,
Хотя ночь уже прошла, а их волосы стали мокрыми от росы.
Я ценю имя Ленина,
Потому что груженные доверху повозки
Пахнут свежим хлебом.
Потому что в мягких люльках
Спят теперь дети вьетнамских крестьян.
Мне дорог Ленин,
Потому что Гагарин первым проник в космос!
Я ценю имя Ленина
За новые больницы, сияющие белизной,
За широкие окна школ,
Где в светлых классах в красных галстуках
Учатся наши дети — наши быстроногие кузнечики.
Мне дорог Ленин
За наступивший день,
За день, который наступит,
За зеленые почки весны,
За все, что цветет,
За все, что улыбается,
Потому что в свете каждой улыбки
Светится
Имя Ленина!

Хоанг Ксуан Хюэ
(Перевод М. Аксенова)

*****

Владимир Ильич Ленин

Время — начинаю про Ленина рассказ.
Но не потому, что горя нету более,
время потому, что резкая тоска
стала ясною осознанною болью.
Время, снова ленинские лозунги развихрь.
Нам ли растекаться слезной лужею, —
Ленин и теперь живее всех живых.
Наше знанье — сила и оружие.
Люди — лодки. Хотя и на суше.
Проживёшь своё пока,
много всяких грязных ракУшек
налипает нам на бока.
А потом, пробивши бурю разозлённую,
сядешь, чтобы солнца близ,
и счищаешь водорослей бороду зелёную
и медуз малиновую слизь.
Я себя под Лениным чищу,
чтобы плыть в революцию дальше.
Я боюсь этих строчек тыщи,
как мальчишкой боишься фальши.
Рассияют головою венчик,
я тревожусь, не закрыли чтоб
настоящий, мудрый, человечий
ленинский огромный лоб.
Я боюсь, чтоб шествия и мавзолЕи,
поклонений установленный статУт
не залили б приторным елЕем
ленинскую простоту.
За него дрожу, как за зеницу глаза,
чтоб конфетной не был красотой обОлган.
Голосует сердце — я писать обязан
по мандату долга.
Вся Москва. Промёрзшая земля дрожит от гуда.
Над кострами обмороженные с ночи.
Что он сделал? Кто он и откуда?
Почему ему такая почесть?
Слово зА словом из памяти таская.
не скажу ни одному — на место сядь.
Как бедна у мира слОва мастерская!
Подходящее откуда взять?
У нас семь дней,
У нас часов — двенадцать.
Не прожить себя длинней.
Смерть не умеет извиняться.
Если ж с часами плохо,
мала календарная мера,
мы говорим — «эпоха»,
мы говорим — «эра».
Мы спим ночь.
Днём совершаем поступки.
Любим свою толочь
воду в своей ступке.
А если за всех смог
направлять потоки явлений,
мы говорим — «пророк»,
мы говорим — «гений».
У нас претензий нет, —
не зовут — мы и не лезем;
нравимся своей жене,
и то довольны донЕльзя.
Если ж, телом и духом слит,
прёт на нас непохожий,
шпилим — «царственный вид»,
удивляемся — «дар божий».
Скажут так, — и вышло ни умно, ни глупо.
Повисят слова и уплывут, как дЫмы.
Ничего не выколупишь из таких скорлупок.
Ни рукам ни голове не ощутимы.
Как же Ленина таким аршином мерить!
Ведь глазами видел каждый всяк —
«эра» эта проходила в двери,
даже головой не задевая о косяк.
Неужели про Ленина тоже:
«вождь милостью божьей»?
Если б был он царствен и божествен,
я б от ярости себя не поберёг,
я бы стал бы в перекоре шествий,
поклонениям и толпам поперёк.
Я б нашёл слова проклятья громоустого,
и пока растоптан я и выкрик мой,
я бросал бы в небо богохульства,
по Кремлю бы бомбами метал: д о л о й!
Но тверды шаги Дзержинского у гроба.
Нынче бы могла с постов сойти Чека.
Сквозь мильоны глаз, и у меня сквозь оба,
лишь сосульки слёз, примёрзшие к щекам.
Богу почести казённые не новость.
Нет! Сегодня настоящей болью сердце холодей.
Мы хороним самого земного
изо всех прошедших по земле людей.
Он земной, но не из тех, кто глазом
упирается в своё корыто.
Землю всю охватывая разом,
видел то, что временем закрыто.
Он, как вы и я, совсем такой же,
только, может быть, у самых глаз
мысли больше нашего морщинят кожей,
да насмешливей и твёрже губы, чем у нас.
Не сатрапья твёрдость, триумфаторской коляской
мнущая тебя, подёргивая вожжи.
Он к товарищу милел людскою лаской.
Он к врагу вставал железа твёрже.
Знал он слабости, знакомые у нас,
как и мы, перемогал болезни.
Скажем, мне бильярд — отращиваю глаз,
шахматы ему — они вождям полезней.
И от шахмат перейдя к врагу натурой,
в люди выведя вчерашних пешек строй,
становил рабочей — человечьей диктатурой
над тюремной капиталовой турой,
И ему и нам одно и то же дорого.
Отчего ж, стоящий от него поодаль,
я бы жизнь свою, глупея от восторга,
за одно б его дыханье отдал?!
Да не я один! Да что я лучше, что ли?!
Даже не позвать, раскрыть бы только рот —
кто из вас из сёл, из кожи вон, из штолен
не шагнёт вперёд?!
В качке — будто бы хватил вина и горя лишку —
инстинктивно хоронюсь трамвайной сети.
Кто сейчас оплакал бы мою смертишку
в трауре вот этой безграничной смерти!
Со знамёнами идут, и так. Похоже —
стала вновь Россия кочевой.
И Колонный зал дрожит, насквозь прохожен.
Почему? Зачем и отчего?
Телеграф охрип от траурного гуда.
Слёзы снега с флажьих покрасневших век.
Что он сделал, кто он и откуда —
этот самый человечный человек?
Коротка и до последних мгновений
нам известна жизнь Ульянова.
Но долгую жизнь товарища Ленина
надо писать и описывать заново.
Далеко давным, годов за двести,
первые про Ленина восходят вести.
Слышите — железный и лужёный,
прорезая древние века, —
голос прадеда Бромлея и Гужона —
первого паровика?
Капитал его величество, некоронованный, невенчанный,
объявляет покорённой силу деревенщины.
Город грабил, грёб, грабастал,
глыбил пуза касс,
а у станков худой и горбастый
встал рабочий класс.
И уже грозил, взвивая трубы зА небо;
— Нами к золоту пути мостИте.
Мы родим, пошлём, придёт когда-нибудь
человек, борец, каратель, мститель! —
И уже смешались облака и дЫмы,
будто рядовые одного полка.
Небеса становятся двойными,
дымы забивают облака.
Товары растут, меж нищими высясь.
Директор, лысый чёрт,
пощёлкал счётами, буркнул: «кризис!»
и вывесил слово «расчёт».
КрАпило сласти мушиное сЕево,
хлебА зерном в элеваторах портятся,
а под витринами всех Елисеевых,
живот подведя, плелась безработица.
И бурчало у трущоб в утробе,
покрывая детвориный плачик:
— Под работу, под винтовку ль, нА — ладони обе!
Приходи, заступник и расплатчик! —
Эй, верблюд, открыватель колоний! —
Эй, колонны стальных кораблей!
Марш в пустыни огня раскалённей!
Пеньте пену бумаги белей!
Начинают чёрным латАться
оазисы пальмовых нег.
Вон среди золотистых плантаций
засечённый вымычал негр:
— У-у-у-у-у, у-у-у! Нил мой, Нил!
Приплещи и выплещи чёрные дни!
Чтоб чернее были, чем я во сне,
и пожар чтоб крови вот этой красней.
Чтоб во всём этом кофе, враз, вскипелом,
вариться пузатым — чёрным и белым.
Каждый добытый слоновий клык —
тык его в мясо, в сердце тык.
Хоть для правнуков, не зря чтоб кровью литься,
выплыви, заступник солнцелицый.
Я кончаюсь, — бог смертей пришёл и поманил.
Помни это заклинанье, Нил, мой Нил! —
В снегах России, в бреду Патагонии
расставило время станки потогонные.
У ИвАнова уже у Вознесенска каменные туши
будоражат выкрики частушек:
«Эх, завод ты мой, завод,
желтоглазина.
Время нового зовёт
Стеньку Разина».
Внуки спросят: — Что такое капиталист? —
Как дети теперь: — Что это г-о-р-о-д-о-в-о-й?.. —
Для внуков пишу в один лист
капитализма портрет родовой.
Капитализм в молодые года
был ничего, деловой парнишка:
первый работал — не боялся тогда,
что у него от работ засалится манишка.
Трико феодальное ему теснО!
Лез не хуже, чем нынче лезут.
Капитализм революциями своей весной
расцвёл и даже подпевал «Марсельезу».
Машину он задумал и выдумал.
Люди, и те — ей!
Он по вселенной видимо-невидимо
рабочих расплодил детей.
Он враз и царства и графства сжевал
с коронами их и с орлами.
Встучнел, как библейская корова или вол,
облизывается. Язык — парламент.
С годами ослабла мускулов сталь,
он раздобрел и распух,
такой же с течением времени стал,
как и его гроссбух.
Дворец возвёл — не увидишь такого!
Художник — не один! — по стенам поёрзал.
Пол ампиристый, потолок рококОвый,
стенки — Людовика XIV, Каторза.
Вокруг, с лицом, что равно годится
быть и лицом и ягодицей,
задолицая полиция.
И краске и песне душа глуха,
как корове цветы среди луга.
Этика, эстетика и прочая чепуха —
просто — его женская прислуга.
Его и рай и преисподняя —
распродаёт старухам
дырки от гвоздей креста господня
и перо хвоста святого духа.
Наконец, и он перерос себя,
за него работает раб.
Лишь наживая, жря и спя,
капитализм разбух и обдряб.
Обдряб и лёг у истории на пути
в мир, как в свою кровать.
Его не объехать, не обойти,
единственный выход — взорвать!
Знаю, лирик скривится горько,
критик ринется хлыстиком выстегать:
— А где ж душа?! Да это ж — риторика!
Поэзия где ж? — Одна публицистика!! —
Капитализм — неизящное слово,
куда изящней звучит — «соловей»,
но я возвращусь к нему снова и снова.
Строку агитаторским лозунгом взвей.
Я буду писать и про то и про это,
но нынче не время любовных ляс.
Я всю свою звонкую силу поэта
тебе отдаю, атакующий класс.
Пролетариат — неуклюже и узко
тому, кому коммунизм — западня.
Для нас это слово — могучая музыка,
могущая мёртвых сражаться поднять.
Этажи уже заёжились, дрожа,
клич подвалов подымается по этажам!
— Мы прорвёмся небесам в распахнутую синь.
Мы пройдём сквозь каменный колодец.
Будет. С этих нар рабочий сын —
пролетариатоводец. —
Им уже земного шара мало.
И рукой, отяжелевшей от колец,
тянется упитанная туша капитала
ухватить чужой горлЕц.
Идут, железом клацая и лацкая.
— Убивайте! Двум буржуям тесно! —
Каждое село — могила братская,
городА — завод протезный.
Кончилось — столы накрыли чайные.
Пирогом победа на столе.
— Слушайте могил чревовещание,
кастаньеты костылей!
Снова нас увидите в военной яви.
Эту время не простит вину.
Он расплатится, придёт он и объявит
вам и вашинской войне войну! —
Вырастают на земле слезЫ озёра,
слишком непролазны крови топи.
И клонились одиночки фантазёры
над решением немыслимых утопий.
Голову об жизнь разбили филантропы.
Разве путь миллионам — филантропов тропы?
И уже бессилен сам капиталист,
так его машина размахалась, —
строй его несёт, как пожелтелый лист,
кризисов и забастовок хАос.
— В чей карман стекаем золотою лавой?
С кем идти и на кого пенять? —
Класс миллионоглавый
напрягает глаз — себя понять.
Время часы капитала крАло,
побивая прожекторов яркость.
Время родило брата Карла —
старший ленинский брат Маркс.
Маркс! Встаёт глазам седин портретных рама.
Как же жизнь его от представлений далека!
Люди видят замурованного в мрамор,
гипсом холодеющего старика.
Но когда революционной тропкой
первый делали рабочие шажок,
о, какой невероятной топкой
сердце Маркс и мысль свою зажёг!
Будто сам в заводе каждом стоя стОймя,
будто каждый труд размозоливая лично,
грабящих прибавочную стоимость
за руку поймал с поличным.
Где дрожали тельцем, не вздымая глаз свой
даже до пупа биржевика-дельца,
Маркс повёл разить войною классовой
золотого до быка доросшего тельцА.
Нам казалось — в коммунизмовы затоны
только волны случая закинут нас юлЯ.
Маркс раскрыл истории законы,
пролетариат поставил у руля.
Книги Маркса не набора гранки,
не сухие цифр столбцы —
Маркс рабочего поставил нА ноги
и повёл колоннами стройнее цифр.
Вёл и говорил: — сражаясь лягте,
дело — корректура выкладкам ума.
Он придёт, придёт великий практик,
поведёт полями битв, а не бумаг! —
Жерновами дум последнее мелЯ
и рукой дописывая восковой,
знаю, Марксу виделось видение Кремля
и коммуны флаг над красною Москвой.
Назревали, зрели дни, как дыни,
пролетариат взрослел и вырос из ребят.
Капиталовы отвесные твердыни
валом размывают и дробят.
У каких-нибудь годов на расстоянии
сколько гроз гудит от нарастаний.
Завершается восстанием гнева нарастание,
нарастают революции за вспышками восстаний.
Крут буржуев озверевший норов.
Тьерами растерзанные, воя и стеная,
тени прадедов, парижских коммунаров,
и сейчас вопят парижскою стеною:
— Слушайте, товарищи! Смотрите, братья!
Горе одиночкам — выучьтесь на нас!
Сообща взрывайте! Бейте партией!
Кулаком одним собрав рабочий класс. —
Скажут: «Мы вожди», а сами — шаркунами?
За речами шкуру распознать умей!
Будет вождь такой, что мелочами с нами —
хлеба проще, рельс прямей.
Смесью классов, вер, сословий и наречий
на рублях колёс землища двигалась.
Капитал ежом противоречий
рос вовсю и креп, штыками иглясь.
Коммунизма призрак по Европе рыскал,
уходил и вновь маячил в отдаленьи…
По всему поэтому в глуши Симбирска
родился обыкновенный мальчик Ленин.

Я знал рабочего. Он был безграмотный.
Не разжевал даже азбуки соль.
Но он слышал, как говорил Ленин,
и он знал — всё.
Я слышал рассказ крестьянина-сибирца.
Отобрали, отстояли винтовками и раем разделали селеньице.
Они не читали и не слышали Ленина,
но это были ленинцы.
Я видел горы — на них и куст не рос.
Только тучи на скалы упали ничком.
И на сто вёрст у единственного горца
лохмотья сияли ленинским значком.
Скажут — это о булавках Ахи.
Барышни их вкалывают из кокетливых причуд.
не булавка вколота — значком прожгло рубахи
сердце, полное любовью к Ильичу.
Этого не объяснишь церковными славянскими крюками,
и не бог ему велел — избранник будь!
Шагом человеческим, рабочими руками,
собственною головой прошёл он этот путь.
Сверху взгляд на Россию брось —
рассинелась речками, словно
разгулялась тысяча розг,
словно плетью исполосована.
Но синЕй, чем вода весной,
синяки Руси крепостной.
Ты с боков на Россию глянь —
и куда глаза ни кинь,
упираются небу в склянь
горы, каторги и рудники.
Но и каторг больнее была
у фабричных станков кабала.
Были страны богатые более,
красивее видал и умней.
Но земли с ещё большей болью
не довиделось видеть мне.
Да, не каждый удар сотрёшь со щеки.
Крик крепчал: — Подымайтесь за землю и волю вы! —
И берутся бунтовщики-
одиночки за бомбу и за ревОльвер.
Хорошо в царя вогнать обойму!
Ну, а если только пыль взметнёшь у колеса?!
Подготовщиком цареубийства пойман
брат Ульянова, народоволец Александр.
Одного убьёшь — другой во весь свой пыл
пытками ушедших переплюнуть тужится.
И Ульянов Александр повешен был
тысячным из шлиссельбуржцев.
И тогда сказал Ильич семнадцатигодовый —
это слово крепче клятв солдатом поднятой руки:
— Брат, мы здесь тебя сменить готовы,
победим, но мы пойдём путём другим! —
Оглядите памятники — видите героев род вы?
Станет Гоголем, а ты венком его величь.
Не такой — чернорабочий, ежедневный подвиг
на плечи себе взвалил Ильич.
Он вместе, учит в кузничной пасти,
как быть, чтоб зарплата взросла пятаком.
Что делать, если дерётся мастер.
Как быть, чтоб хозяин поил кипятком,
Но не мелочь целью в конце:
победив, не стой так
над одной сметённой лужею.
Социализм — цель.
Капитализм — враг.
Не веник — винтовка оружие.
Тысячи раз одно и то же
он вбивает в тугой слух,
а назавтра друг в друга вложит
руки понявших двух,
Вчера — четыре, сегодня — четыреста.
Таимся, а завтра в открытую встанем,
и эти четыреста в тысячи вырастут.
Трудящихся мира подымем восстанием.
Мы уже не тише вод, травинок ниже —
гнев у трудящихся густится в туче.
Режет молниями Ильичёвых книжек.
Сыпет градом прокламаций и летучек,
Бился об Ленина тёмный класс,
тёк от него в просветленьи,
и, обданный силой и мыслями масс,
с классом рос Ленин.
И уже превращается в быль
то, в чём юношей Ленин клЯлся:
— Мы не одиночки, мы — союз борьбы
за освобождение рабочего класса. —
Ленинизм идёт всё далее и более
вширь учениками Ильичёвой выверки.
Кровью вписан героизм подполья
в пыль и в слякоть бесконечной Володимирки.
Нынче нами шар земной заверчен.
Даже мы, в кремлёвских креслах если, —
скольким вдруг из-за декретов Нерчинск
кандалами раззвенится в кресле!
Вам опять напомню птичий путь я.
За волчком — трамваев электрическая рысь.
Кто из вас решётчатые прутья
не царапал и не грыз?!
Лоб разбей о камень стенки тесной —
за тобою смыли камеру и замели.
«Служил ты недолго, но честно
на благо родимой земли».
Полюбилась Ленину в какой из ссылок
этой песни траурная сила?
Говорили — мужичок своей пойдёт дорогой,
заведёт социализм бесхитростен и прост.
Нет, и Русь от труб становится сторОгой.
Город дымной бородой оброс.
Не попросят в рай — пожалуйста, войдите —
через труп буржуазии коммунизма шаг.
Ста крестьянским миллионам пролетариат водитель.
Ленин — пролетариев вожак.
Понаобещает либерал или эсерик прыткий,
сам охочий до рабочих шей, —
Ленин фразочки с него пооборвёт до нитки,
чтоб из книг сиял в дворянском нагише.
И нам уже не разговорцы досужие,
что-де свобода, что люди братья, —
мы в марксовом всеоружии
одна на мир большевистская партия.
Америку пересекаешь в экспрессном купе,
идёшь Чухломой — тебе
в глаза вонзается теперь РКП
и в скобках маленькое «б».
Теперь на Марсов охотится Пулково,
перебирая небесный ларчик.
Но миру эта строчная буква
в сто крат красней, грандиозней и ярче.
Слова у нас до важного самого
в привычку входят, ветшают, как платье.
Хочу сиять заставить заново
величественнейшее слово «ПАРТИЯ».
Единица! — Кому она нужна?!
Голос единицы тоньше писка.
Кто её услышит? — Разве жена!
И то если не на базаре, а близко.
Партия — это единый ураган,
из голосов спрессованный тихих и тонких,
от него лопаются укрепления врага,
как в канонаду от пушек перепонки.
Плохо человеку, когда он один.
Горе одному, один не воин —
каждый дюжий ему господин,
и даже слабые, если двое.
А если в партию сгрУдились малые —
сдайся, враг, замри и ляг!
Партия — рука миллионопалая,
сжатая в один громящий кулак.
Единица — вздор, единица — ноль,
один — даже если очень важный —
не подымет простое пятивершковое бревно,
тем более дом пятиэтажный.
Партия — это миллионов плечи,
друг к другу прижатые туго.
Партией стройки в небо взмечем,
держа и вздымая друг друга.
Партия — спинной хребет рабочего класса.
Партия — бессмертие нашего дела.
Партия — единственное, что мне не изменит.
Сегодня приказчик, а завтра царства стираю в карте я.
Мозг класса, дело класса, сила класса, слава класса — вот что такое партия.
Партия и Ленин — близнецы-братья
кто более матери-истории ценен?
Мы говорим Ленин, подразумеваем — партия,
мы говорим партия, подразумеваем — Ленин.
Ещё горой коронованные глАвы,
и буржуи чернеют как вороны в зиме,
но уже горение рабочей лавы
по кратеру партии рвётся из-под земель.
Девятое января. Конец гапонщины.
Падаем, царским свинцом косимы.
Бредня о милости царской прикончена
с бойней Мукденской, с треском Цусимы.
Довольно! Не верим разговорам посторонним!
Сами с оружием встали пресненцы.
Казалось — сейчас покончим с троном,
за ним и буржуево кресло треснется.
Ильич уже здесь. Он изо дня нА день
проводит с рабочими пятый год.
Он рядом на каждой стоит баррикаде,
ведёт всего восстания ход.
Но скоро прошла лукавая вестийка —
«свобода». Бантики люди надели,
царь на балкон выходил с манифестиком.
А после «свободной» медовой недели
речи, банты и пения плавные
пушечный рёв покрывает басом:
по крови рабочей пустился в плавание
царёв адмирал, каратель Дубасов.
Плюнем в лицо той белой слякоти,
сюсюкающей о зверствах Чека!
Смотрите, как здесь, связавши зА локти,
рабочих нАсмерть секли по щекам.
Зверела реакция. Интеллигентчики
ушли от всего и всё изгадили.
Заперлись дома, достали свечки,
ладан курят — богоискатели.
Сам заскулил товарищ Плеханов:
— Ваша вина, запутали, братцы!
Вот и пустили крови лохани!
Нечего зря за оружье браться. —
Ленин в этот скулёж недужный
врезал голос бодрый и зычный:
— Нет, за оружие браться нужно,
только более решительно и энергично.
Новых восстаний вижу день я.
Снова подымется рабочий класс.
Не защита — нападение
стать должно лозунгом масс. —
И этот год в кровавой пене
и эти раны в рабочем станепокажутся школой первой ступени
в грозе и буре грядущих восстаний.
И Ленин снова в своём изгнании
готовит нас перед новой битвой,
Он учит и сам вбирает знание,
он партию вновь собирает разбитую.
Смотри — забастовки вздымают год,
ещё — и к восстанию сумеешь сдвинуться ты.
Но вот
из лет подымается страшный четырнадцатый.
Так пишут — солдат-де раскурит трубку,
балакать пойдёт о походах древних,
но эту всемирнейшую мясорубку
к какой приравнять к Полтаве, к Плевне?!
Империализм во всём оголении —
живот наружу, с вставными зубами,
и море крови ему по колени —
сжирает страны, вздымая штыками.
Вокруг него его подхалимы —
патриоты — приспособились Вовы —
пишут, руки предавшие вымыв:
— Рабочий, дерись до последней крови! —
Земля — горой железного лома,
а в ней человечья рвань и рваль,
Среди всего сумасшедшего дома
трезвый встал один Циммервальд.
Отсюда Ленин с горсточкой товарищей
встал над миром и поднял над
мысли ярче всякого пожарища,
голос громче всех канонад.
Оттуда — миллионы канонадою в уши,
стотысячесабельной конницы бег,
отсюда, против и сабель и пушек, —
скуластый и лысый один человек.
— Солдаты! Буржуи, предав и продав,
к туркам шлют, за Верден, на Двину.
Довольно! Превратим войну народов
в гражданскую войну!
Довольно разгромов, смертей и ран,
у наций нет никакой вины.
Против буржуазии всех стран
подымем знамя гражданской войны! —
Думалось: сразу пушка-печка
чихнёт огнём и сдунет гнилью,
потом поди, ищи человечка,
поди, вспоминай его фамилию.
Глоткой орудий, шипевших и вывших,
друг другу страны орут — на колени!
Додрались, и вот никаких победивших —
один победил товарищ Ленин.
Империализма прорва!
Мы истощили терпенье ангельское.
Ты восставшею Россией прорвана
от Тавриза и до Архангельска.
Империя — это тебе не кУра!
Клювастый орёл с двухглавою властью.
А мы, как докуренный окурок,
просто сплюнули их династью.
Огромный, покрытый кровавою ржою,
народ, голодный и голоштанный,
к Советам пойдёт или будет буржую
таскать, как и встарь, из огня каштаны?
— Народ разорвал оковы царьи,
Россия в буре, Россия в грозе, —
читал Владимир Ильич в Швейцарии,
дрожа, волнуясь над кипой газет.
Но что по газетным узнаешь клочьям?
На аэроплане прорваться б ввысь,
туда, на помощь к восставшим рабочим, —
одно желанье, единая мысль.
Поехал, покорный партийной воле,
в немецком вагоне, немецкая пломба.
О, если бы знал тогда Гогенцоллерн,
что Ленин и в их монархию бомба!
Питерцы всё ещё всем на радость
лобзались, скакали детишками малыми,
но в красной ленточке, слегка припарадясь,
Невский уже кишел генералами.
За шагом шаг — и дойдут до точки,
дойдут и до полицейского свиста.
Уже начинают казать ноготочки
буржуи из лапок своих пушистых.
Сначала мелочь — вроде малькОв.
Потом повзрослее — от шпротов до килечек.
Потом Дарданельский, в девичестве Милюков,
за ним с коронацией прёт Михаильчик,
Премьер не власть — вышивание гладью!
Это тебе не грубый нарком.
Прямо девушка — иди и гладь её!
Истерики закатывает, поёт тенорком.
Ещё не попало нам и росинки
от этих самых февральских свобод,
а у оборонцев — уже хворостинки —
«марш, марш на фронт, рабочий народ».
И в довершение пейзажа славненького,
нас предававшие и до и потОм,
вокруг сторожами эсеры да Савинковы,
меньшевики — учёным котом.
И в город, уже заплывающий салом,
вдруг оттуда, из-за Невы,
с Финляндского вокзала
по Выборгской загрохотал броневик
И снова ветер свежий, крепкий
валы революции поднял в пене.
Литейный залили блузы и кепки.
«Ленин с нами! Да здравствует Ленин!»
— Товарищи! — и над головами первых сотен
вперёд ведущую руку выставил. —
— Сбросим эсдечества обветшавшие лохмотья.
Долой власть соглашателей и капиталистов!
Мы — голос воли нИза,
рабочего низа всего света.
Да здравствует партия, строящая коммунизм,
да здравствует восстание за власть Советов! —
Впервые перед толпой обалделой
здесь же, перед тобою, близ,
встало, как простое делаемое дело,
недосягаемое слово — «социализм».
Здесь же, из-за заводов гудящих,
сияя горизонтом во весь свод,
встала завтрашняя коммуна трудящихся —
без буржуев, без пролетариев, без рабов и господ.
На толщь окрутивших соглашательских верёвок
слова Ильича ударами топора.
И речь прерывало обвалами рёва:
«Правильно, Ленин! Верно! Пора!»
Дом Кшесинской, за дрыгонОжество
подаренный, нынче — рабочая блузница.
Сюда течёт фабричное множество,
здесь закаляется в ленинской кузнице.
«Ешь ананасы, рябчиков жуй,
день твой последний приходит, буржуй».
Уж лезет к сидящим в хозяйском стуле —
как живёте да что жуёте?
Примериваясь, в июле
за горло потрогали и за животик.
Буржуевы зубья ощерились разом.
— Раб взбунтовался! Плетями, да в кровь его!
И ручку Керенского водят приказом —
на мушку Ленина! В Кресты Зиновьева!
И партия снова ушла в подполье.
Ильич на Разливе, Ильич в Финляндии.
Но ни чердак, ни шалаш, ни поле
вождя не дадут озверелой банде их.
Ленина не видно, но он близ.
По тому, работа движется как,
видна направляющая ленинская мысль,
видна ведущая ленинская рука.
Словам Ильичёвым — лучшая почва:
падают, сейчас же дело растя,
и рядом уже с плечом рабочего —
плечи миллионов крестьян.
И когда осталось на баррикады выйти,
день наметив в ряду недель,
Ленин сам явился в Питер:
— Товарищи, довольно тянуть канитель!
Гнёт капитала, голод-уродина,
войн бандитизм, интервенция вОрья —
будет! — покажутся белее родинок
на теле бабушки, древней истории. —
И оттуда, на дни оглядываясь эти,
голову Ленина взвидишь сперва.
Это от рабства десяти тысячелетий
к векам коммуны сияющий перевал.
Пройдут года сегодняшних тягот,
летом коммуны согреет летА,
и счастье сластью огромных ягод
дозреет на красных октябрьских цветах.
И тогда у читающих ленинские веления,
пожелтевших декретов перебирая листки,
выступят слёзы, выведенные из употребления,
и кровь волнением ударит в виски.
Когда я итожу то, что прОжил,
и роюсь в днях — ярчайший где.
я вспоминаю одно и то же —
двадцать пятое, первый день.
Штыками тычется чирканье молний,
матросы в бомбы играют, как в мячики.
От гуда дрожит взбудораженный Смольный.
В патронных лентах внизу пулемётчики.
— Вас вызывает товарищ Сталин.
Направо третья, он там. —
— Товарищи, не останавливаться! Чего стали?
В броневики и на почтамт! —
— По приказу товарища Троцкого! —
— Есть! — повернулся и скрылся скоро,
и только на ленте у флотского
под лампой блеснуло — «Аврора».
Кто мчит с приказом, кто в куче споря
кто щёлкал затвором на левом колене.
Сюда с того конца коридорища
бочком пошёл незаметный Ленин.
Уже Ильичём поведённые в битвы,
ещё не зная его по портретам,
толкались, орали, острее бритвы
солдаты друг друга крыли при этом.
И в этой желанной железной буре
Ильич, как будто даже заспанный,
шагал, становился и глаз, сощуря,
вонзал, заложивши руки зА спину.
В какого-то парня в обмотках, лохматого,
уставил без промаха бьющий глаз,
как будто сердце с-под слов выматывал,
как будто душу тащил из-под фраз.
И знал я, что всё раскрыто и понято
и этим глазом наверное выловится —
и крик крестьянский, и вопли фронта,
и воля нобельца, и воля путиловца.
Он в черепе сотней губерний ворочал,
людей носил до миллиардов полутора,
Он взвешивал мир в течение ночи,
а утром:
— Всем! Всем! Всем это —
фронтам, кровью пьяным,
рабам всякого рода,
в рабство богатым отданным.
Власть Советам!
Земля крестьянам!
Мир народам!
Хлеб голодным!
Буржуи прочли — погодите, выловим. —
животики пятят доводом веским —
ужо им покажут Духонин с Корниловым,
покажут ужо им Гучков с Керенским.
Но фронт без боя слова эти взяли —
деревня и город декретами залит,
и даже безграмотным сердце прожёг.
Мы знаем, не нам, а им показали,
какое такое бывает «ужо».
Переходило от близких к ближним,
от ближних дальним взрывало сердца:
«Мир хижинам,
война, война, война дворцам!»
Дрались в любом заводе и цехе,
горохом из городов вытряхали, а сзади
шаганье октябрьское метило вехи
пылающих дворянских усадеб.
Земля — подстилка под ихними порками,
и вдруг её, как хлебища в узел,
со всеми ручьями её и пригорками
крестьянин взял и зажал, закорузел.
В очках манжетщики, злобой похаркав,
ползли туда, где царство да графство.
Дорожка скатертью! Мы и кухарку
каждую выучим управлять государством!
Мы жили пока производством ротаций.
С окопов летело в немецкие уши:
— Пора кончать! Выходите брататься! —
И фронт расползался в улитки теплушек.
Такую ли течь загородите горстью?
Казалось — наша лодчонка кренится —
Вильгельмов сапог, Николаева шпористей,
сотрёт Советской страны границы.
Пошли эсеры в плащах распашонкой,
ловили бегущих в своё словоблудьище,
тащили по-рыцарски глупой шпажонкой
красиво сразить броневые чудища!
Ильич петушившимся крикнул: — Ни с места!
Пусть партия взвалит и это бремя.
Возьмём передышку похабного Бреста.
Потеря — пространство, выигрыш — время. —
Чтоб не передОхнуть нам в передышку,
чтоб знал — запомнят удАры мои,
себя не муштровкой — сознанием вышколи,
стройся рядами Красной Армии.
Историки с гидрой плакаты выдерут
— чи эта гидра была, чи нет? —
а мы знавали вот эту гидру
в её натуральной величине.
«Мы смело в бой пойдём
за власть Советов
и как один умрем
в борьбе за это!»
Деникин идёт. Деникина выкинут,
обрушенный пушкой подымут очаг.
Тут Врангель вам — на смену Деникину.
Барона уронят — уже Колчак.
Мы жрали кору, ночёвка — болотце,
но шли миллионами красных звёзд,
и в каждом — Ильич, и о каждом заботится
на фронте в одиннадцать тысяч вёрст.
Одиннадцать тысяч вёрст окружность,
а сколько вдоль да поперёк!
Ведь каждый дом атаковывать нужно,
каждый врага в подворотнях берёг.
Эсер с монархистом шпионят бессонно —
где жалят змеёй, где рубят с плеча.
Ты знаешь путь на завод Михельсона?
Найдёшь по крови из ран Ильича.
Эсеры целят не очень верно —
другим концом да себя же в бровь.
Но бомб страшнее и пуль револьверных
осада голода, осада тифОв.
Смотрите — кружат над крошками мушки,
сытней им, чем нам в осьмнадцатом году, —
простаивали из-за осьмушки
сутки в улице на холоду.
Хотите сажайте, хотите травите —
завод за картошку — кому он не жалок!
И десятикорпусный судостроитель
пыхтел и визжал из-за зажигалок.
А у кулаков и масло и пышки.
Расчёт кулаков простой и верненький —
запрячь хлебА да зарой в кубышки
николаевки да керенки.
Мы знаем — голод сметает начисто,
тут нужен зажим, а не ласковость воска,
и Ленин встаёт сражаться с кулачеством
и продотрядами и продразвёрсткой.
Разве в этакое время слово «демократ»
набредет какой головке дурьей?!
Если бить, так чтоб под ним панель была мокра:
ключ побед — в железной диктатуре.
Мы победили, но мы в пробоинах:
машина стала, обшивка — лохмотья.
Валы обломков! Лохмотьев обойных!
Идите залейте! Возьмите и смойте!
Где порт? Маяки поломались в порту,
кренимся, мачтами волны крестя!
Нас опрокинет — на правом борту
в сто миллионов груз крестьян.
В восторге враги заливаются воя,
но так лишь Ильич умел и мог —
он вдруг повернул колесо рулевое
сразу на двадцать румбов вбок.
И сразу тишь, дивящая даже;
крестьяне подвозят к пристани хлеб.
Обычные вывески — купля — — продажа —
— нэп.
Прищурился Ленин: — Чинитесь пока чего,
аршину учись, не научишься — плох. —
Команду усталую берег покачивал.
Мы к буре привыкли, что за подвох?
Залив Ильичём указан глубокий
и точка смычки-причала найдена,
и плавно в мир, строительству в доки,
вошла Советских республик громадина.
И Ленин сам где железо, где дерево
носил чинить пробитое место.
Стальными листами вздымал и примеривал
кооперативы, лавки и тресты.
И снова становится Ленин штурман,
огни по бортам, впереди и сзади.
Теперь от абордажей и штурма
мы перейдём к трудовой осаде.
Мы отошли, рассчитавши точно.
Кто разложился — на берег за вОрот.
Теперь вперёд! Отступленье окончено.
РКП, команду на борт!
Коммуна — столетия, что десять лет для ней?
Вперёд — и в прошлом скроется нэпчик.
Мы двинемся во сто раз медленней,
зато в миллион прочней и крепче.
Вот этой мелкобуржуазной стихии
ещё колышется мёртвая зыбь,
но тихие тучи молнией выев,
уже — нарастанье всемирной грозы.
Враг сменяет врага поределого,
но будет — над миром зажжём небеса
— но это уже полезней проделывать,
чем об этом писать. —
Теперь, если пьёте и если едите,
на общий завод ли идём с обеда,
мы знаем — пролетариат — победитель,
и Ленин — организатор победы.
От Коминтерна до звонких копеек,
серпом и молотом в новой меди,
одна неписаная эпопея —
шагов Ильича от победы к победе.
Революции — тяжёлые вещи,
один не подымешь — согнётся нога.
Но Ленин меж равными был первейший
по силе воли, ума рычагам.
Подымаются страны одна за одной —
рука Ильича указывала верно:
народы — чёрный, белый и цветной —
становятся под знамя Коминтерна.
Столпов империализма непреклонные колонны —
буржуи пяти частей света,
вежливо приподымая цилиндры и короны,
кланяются Ильичёвой республике советов.
Нам не страшно усилие ничьё,
мчим вперёд паровозом труда…
и вдруг стопудовая весть — с Ильичём
удар.

Если бы выставить в музее
плачущего большевика,
весь день бы в музее торчали ротозеи.
Ещё бы — такое не увидишь и в века!
Пятиконечные звёзды выжигали на наших спинах панские воеводы.
Живьём, по голову в землю, закапывали нас банды Мамонтова.
В паровозных топках сжигали нас японцы,
рот заливали свинцом и оловом,
отрекитесь! — ревели, но из
горящих глоток лишь три слова:
— Да здравствует коммунизм! —
Кресло за креслом, ряд в ряд
эта сталь, железо это
вваливалось двадцать второго января
в пятиэтажное здание Съезда советов.
Усаживались, кидались усмешкою,
решали пОходя мелочь дел.
Пора открывать! Чего они мешкают?
Чего президиум, как вырубленный, поредел?
Отчего глаза краснее ложи?
Что с Калининым? Держится еле.
Несчастье? Какое? Быть не может!
А если с ним? Нет! Неужели?
Потолок на нас пошёл снижаться вороном.
Опустили головы — ещё нагни!
Задрожали вдруг и стали чёрными
люстр расплывшихся огни.
Захлебнулся колокольчика ненужный щёлк.
Превозмог себя и встал Калинин.
Слёзы не сжуёшь с усов и щёк.
Выдали. Блестят у бороды на клине.
Мысли смешались, голову мнут.
Кровь в виски, клокочет в вене:
— Вчера в шесть часов пятьдесят минут
скончался товарищ Ленин! —
Этот год видал, чего не взвидят сто.
День векам войдёт в тоскливое преданье.
Ужас из железа выжал стон.
По большевикам прошло рыданье.
Тяжесть страшная! Самих себя же выволакивали волоком.
Разузнать — когда и как? Чего таят!
В улицы и в переулки катафалком
плыл Большой театр.
Радость ползёт улиткой.
У горя бешеный бег.
и солнца, ни льдины слитка —
всё сквозь газетное ситко
чёрный засеял снег.
На рабочего у станка
весть набросилась. Пулей в уме.
И как будто слезЫ стакан
опрокинули на инструмент.
И мужичонко, видавший виды,
смерти в глаз смотревший не раз,
отвернулся от баб, но выдала
кулаком растёртая грязь.
Были люди — кремень, и эти
прикусились, губу уродуя.
Стариками рассерьёзничались дети,
и, как дети, плакали седобородые.
Ветер всей земле бессонницею выл,
и никак восставшей не додумать до конца,
что вот гроб в морозной комнатёночке Москвы
революции и сына и отца.
Конец, конец, конец. Кого
уверять! Стекло — и видите под…
Это его несут с Павелецкого
по городу, взятому им у господ.
Улица, будто рана сквозная —
так болит и стонет так.
Здесь каждый камень Ленина знает
по топоту первых октябрьских атак.
Здесь всё, что каждое знамя вышило,
задумано им и велено им.
Здесь каждая башня Ленина слышала,
за ним пошла бы в огонь и в дым.
Здесь Ленина знает каждый рабочий,
сердцА ему ветками ёлок стели.
Он в битву вёл, победу пророчил,
и вот пролетарий — всего властелин.
Здесь каждый крестьянин Ленина имя
в сердце вписал любовней, чем в святцы.
Он зЕмли велел назвать своими,
что дедам в гробах, засеченным, снятся.
И коммунары с-под площади Красной,
казалось, шепчут: — Любимый и милый!
Живи, и не надо судьбы прекрасней —
сто раз сразимся и ляжем в могилы! —
Сейчас прозвучали б слова чудотворца,
чтоб нам умереть и его разбудят, —
плотина улиц враспашку раствОрится,
и с песней на смерть ринутся люди.
Но нету чудес, и мечтать о них нечего.
Есть Ленин, гроб и согнУтые плечи.
Он был человек до конца человечьего —
неси и казнись тоской человечьей.
Вовек такого бесценного груза
ещё не несли океаны наши,
как гроб этот красный, к Дому союзов
плывущий на спинах рыданий и маршей.
Ещё в караул вставала в почётный
суровая гвардия ленинской выправки,
а люди уже прожидают, впечатаны
во всю длину и Тверской и Димитровки.
В семнадцатом было — в очередь дочери
за хлебом не вышлешь — завтра съем!
Но в эту холодную, страшную очередь
с детьми и с больными встали все.
Деревни строились с городом рядом.
То мужеством горе, то детскими вызвенит.
Земля труда проходила парадом —
живым итогом ленинской жизни.
Жёлтое солнце, косое и лаковое,
взойдёт, лучами к подножью кидается.
Как будто забитые, надежду оплакивая,
склоняясь в горе, проходят китайцы.
Вплывали ночи на спинах дней,
часы меняя, путая даты.
Как будто не ночь и не звёзды на ней,
а плачут над Лениным негры из Штатов.
Мороз небывалый жарил подошвы.
А люди днюют давкою тесной.
Даже от холода бить в ладоши
никто не решается — нельзя, неуместно.
Мороз хватает и тащит, как будто
пытает, насколько в любви закалённые.
Врывается в толпы. В давку запутан,
вступает вместе с толпой за колонны.
Ступени растут, разрастаются в риф.
Но вот затихает дыханье и пенье,
и страшно ступить — под ногою обрыв —
бездонный обрыв в четыре ступени.
Обрыв от рабства в сто поколений,
где знают лишь золота звонкий резон.
Обрыв и край — это гроб и Ленин,
а дальше — коммуна во весь горизонт.
Что увидишь?! Только лоб егО лишь,
и Надежда Константиновна в тумане за…
Может быть, в глаза без слёз увидеть можно больше.
Не в такие я смотрел глаза.
Знамён плывущих склоняется шёлк
последней почестью отданной:
«Прощай же, товарищ, ты честно прошёл
свой доблестный путь, благородный».
Страх. Закрой глаза и не гляди —
как будто идёшь по проволоке прОвода.
Как будто минуту один на один
остался с огромной единственной правдой.
Я счастлив. Звенящего марша вода
относит тело моё невесомое.
Я знаю — отныне и навсегда
во мне минута эта вот самая.
Я счастлив, что я этой силы частица,
что общие даже слёзы из глаз.
Сильнее и чище нельзя причаститься
великому чувству по имени — класс!
Знамённые снова склоняются крылья,
чтоб завтра опять подняться в боИ —
«Мы сами, родимый, закрыли
орлиные очи твои».
Только б не упасть, к плечу плечо,
флаги вычернив и вЕками алея,
на последнее прощанье с Ильичём
шли и медлили у мавзолея.
Выполняют церемониал.
Говорили речи. Говорят — и ладно.
Горе вот, что срок минуты мал —
разве весь охватишь ненаглядный!
Пройдут и нАверх смотрят с опаской,
на чёрный, посыпанный снегом кружок.
Как бешено скачут стрелки на Спасской.
В минуту — к последней четвёрке прыжок.
Замрите минуту от этой вести!
Остановись, движенье и жизнь!
Поднявшие молот, стыньте на месте.
Земля, замри, ложись и лежи!
Безмолвие. Путь величайший окончен.
Стреляли из пушки, а может, из тыщи.
И эта пальба казалась не громче,
чем мелочь, в кармане бренчащая — в нищем.
До боли раскрыв убогое зрение,
почти заморожен, стою не дыша.
Встаёт предо мной у знамён в озарении
тёмный земной неподвижный шар.
Над миром гроб, неподвижен и нем.
У гроба мы, людей представители,
чтоб бурей восстаний, дел и поэм
размножить то, что сегодня видели.
Но вот издалёка, оттуда, из алого
в мороз, в караул умолкнувший наш,
чей-то голос — как будто Муралова —
«Шагом марш».
Этого приказа и не нужно даже —
реже, ровнее, твёрже дыша,
с трудом отрывая тело-тяжесть,
с площади вниз вбиваем шаг.
Каждое знамя твёрдыми руками
вновь над головою взвито ввысь.
Топота потоп, сила кругами,
ширясь, расходится миру в мысль.
Общая мысль воедино созвеньена
рабочих, крестьян и солдат-рубак:
— Трудно будет республике без Ленина.
Надо заменить его — кем? И как?
Довольно валяться на перине, клоповой!
Товарищ секретарь! НА тебе — вот —
просим приписать к ячейке еркаповой
сразу, коллективно, весь завод… —
Смотрят буржуи, глазки раскоряча,
дрожат от топота крепких ног.
Четыреста тысяч от станка горячих —
Ленину первый партийный венок.
— Товарищ секретарь, бери ручку…
Говорят — заменим… Надо, мол…
Я уже стар — берите внучика,
не отстаёт — подай комсомол. —
Подшефный флот, подымай якоря,
в море пора подводным кротам.
«По морям, по морям,
нынче здесь, завтра там».
Выше, солнце! Будешь свидетель —
скорей разглаживай траур утра.
В ногу взрослым вступают дети —
трА-та-та-тА-та тА-та-та-тА.
«Раз, два, три!
Пионеры мы.
Мы фашистов не кулак Европы задран.
Кроем их грохотом. Назад! Не сметь!
Стала величайшим коммунистом-организатором
даже сама Ильичёва смерть.
Уже над трубами чудовищной рощи,
руки миллионов сложив в древко,
красным знаменем Красная площадь
вверх вздымается страшным рывком.
С этого знамени, с каждой складки
снова живой взывает Ленин:
— Пролетарии, стройтесь к последней схватке!
Рабы, разгибайте спины и колени!
Армия пролетариев встань стройна!
Да здравствует революция, радостная и скорая!
Это — единственная великая война
из всех, какие знала история.

Владимир Маяковский