Стихи о Мексике

Я волей мыслей и желаний,
Хоть раньше думать и не мог
Попал, друзья, зимою ранней
На Юкатан. Помог мне Бог!
То часть земли американской
Народа Майя, древний род.
Но много лет как мексиканский
Живёт здесь, здравствует народ.
Здесь было много революций.
Лев Троцкий принял свою смерть.
Сменилось много Конституций —
Господь устроил круговерть.
Собою люди простодушны,
Приятных много смуглых лиц.
Закону, думаю, послушны,
И нет привычных нам девиц.
Семейством ходят здесь и парой,
И очень много здесь детей.
Не видел лишь Абрама с Сарой,
Бродя с семьёй среди гостей.
И цвет у моря здесь отличный —
Чудесный камень- изумруд.
И климат здесь совсем приличный.
Ну чем, друзья, не Голливуд!
Одно, однако, неприятно —
Здесь русского совсем уж нет.
Не Объясниться просто, внятно,
И в Бинго здесь не взять билет.

Ещё одну отмечу «радость»
От янки балаган стоит.
Со всех сторон такая гадость —
Противно, голова болит.
С семьёй мы были в Чичен-Итца
Там чудо света Кукулькан.
То пирамида — словно птица.
Тольтекам, майя путь ей дан
На небеса, где вечно Боги
Там миллионы лет живут.
И озаряют мир убогий.
И мексиканцы Богов чтут.
Ещё священный там колодец.
Здоровье, силу он давал.
Но и сегодняшний народец
Ныряет в сей Земли провал.

В Шкарете, парке мексиканском
Господь собрал зверей и птиц.
В спектакле, на родном испанском
Играет очень много лиц.
Их зажигательные танцы
И песни-чудо из чудес
Играли пели мексиканцы
Как будто их попутал бес.
Могу сказать ещё я много
Про мексиканские края,
Ты не суди, читатель, строго
Оценка здесь вполне моя
Кому будет неудачной,
А кто-то скажет Браво-Бис!
И проведёт здесь месяц брачный
И повод есть. Отмена виз.

Коньков Василий

*****

Сомбреро, кактусы, текила,
мескаль, мачете, Косумель,
ацтеки, майя, Панчо Вилья,
Сикейрос, Троцкий, Бунюэль,
часовни, лампочки, халупы,
тортильи, серебро, янтарь,
Пречиста Дева Гваделупы,
перемудрёный календарь,
деревни в предвечернем свете,
опавших манго кожура,
бескрайние дороги к смерти,
жара, текила, ночь, жара.

Митюшёв Павел

*****

Мы подлетали. Мехико в горах
Возделанных дарил присутствием уюта
И фантастические замки в облаках
Наш самолоет пронзал, снижаясь круто.

Обширная и щедрая земля
Нас волновала и к себе манила,
Даже таможенники пропустили на халя —
ву нас — случайных чисел милость.

Прекрасная затея — пользовались там
По всей науке генератором случайных
Чисел: видимо, УНАМ
Им удружил любезно чрезвычайно.

Итак,зеленый свет. Мы в Мексике. Дима
Из-за барьера, удивленный, виден,
А после — странные растения, дома
Вдоль нашего пути, и день цветет, обыден.

Сердечко бедное, на время отпусти
Меня гулять по апельсинным рощам!
Я возвращусь, я не собьюсь с пути,
Мне быть собой и петь куда как проще.

Кусочки киви в кислом молоке,
Тушеный кактус, мексиканские изыски,
На знойном и душистом ветерке
Я чищу перышки и отмываю миски.

А глиняный кувшинчик с молоком
Так славно вылеплен и лебедями полон,
Крылатая змея, а в горле тот же ком,
Я тщусь припомнить ускользающее слово.

Невидимый и невесомый груз
Меня до самой смерти не отпустит,
С любимыми навечно мой союз —
Источник вдохновения и грусти.

И влажный начинается сезон,
Сквозь дождик небо ласковое греет,
Здесь коммунист, и наркоман, и франкмасон
Пристанище желанное имеют.

Черноволосый, внешне ласковый народ
С достоинством простил истории ошибки
И сердце сразу же в полон берет
Пристрастием к объятьям и улыбкам.

Ахуски склон, калифорнийское вино,
Немыслимые пальмы по соседству,
Мне здесь прижиться, видимо, дано,
Под солнцем ласковым и мне найдется место…

Как хорошо в раю, не надо вспоминать
Московские седеющие ночи,
Разлад и время, тянущее вспять.
Мой дом построен и на диво прочен.

Фетисова Татьяна

*****

О, как эта жизнь читалась взасос!
Идешь.
Наступаешь на ноги.
В руках
превращается
ранец в лассо,
а клячи пролеток —
мустанги.
Взаправду
игрушечный
рос магазин,
ревел
пароходный гудок.

Сейчас же
сбегу
в страну мокасин —
лишь сбондю
рубль и бульдог.
А сегодня —
это не умора.
Сколько миль воды
винтом нарыто,-
и встает
живьем
страна Фениамора
Купера
и Майн Рида.
Рев сирен,
кончается вода.
Мы прикручены
к земле
о локоть локоть.
И берет
набитый «Лефом»
чемодан
Монтигомо
Ястребиный Коготь.
Глаз торопится слезой налиться.
Как? чему я рад? —
— Ястребиный Коготь!
Я ж
твой «Бледнолицый
Брат».
Где товарищи?
чего таишься?
Помнишь,
из-за клумбы
стрелами
отравленными
в Кутаисе
били
мы
по кораблям Колумба? —
Цедит
злобно
Коготь Ястребиный,
медленно,
как треснувшая крынка:
— Нету краснокожих — истребили
гачупины с гринго.
Ну, а тех из нас,
которых
пульки
пощадили,
просвистевши мимо,
кабаками
кактусовой «пульке»
добивает
по 12-ти сантимов.
Заменила
чемоданов куча
стрелы,
от которых
никуда не деться… —
Огрызнулся
и пошел,
сомбреро нахлобуча
вместо радуги
из перьев
птицы Кетцаль.
Года и столетья!
Как ни косите
склоненные головы дней, —
корявые камни
Мехико-сити
прошедшее вышепчут мне.
Это
было
так давно,
как будто не было.
Бабушки столетних попугаев
не запомнят.
Здесь
из зыби озера
вставал Пуабло,
дом-коммуна
в десять тысяч комнат.
И золото
между озерных зыбей
лежало,
аж рыть не надо вам.
Чего еще,
живи,
бронзовей,
вторая сестра Элладова!
Но очень надо
за морем
белым,
чего индейцу не надо.
Жадна
у белого
Изабелла,
жена
короля Фердинанда.
Тяжек испанских пушек груз.
Сквозь пальмы,
сквозь кактусы лез
по этой дороге
из Вера-Круц
генерал
Эрнандо Кортес.
Пришел.
Вода студеная
хочет
вскипеть кипятком
от огня.
Дерутся
72 ночи
и 72 дня.
Хранят
краснокожих
двумордые идолы.
От пушек
не видно вреда.
Как мышь на сало,
прельстясь на титулы,
своих
Моктецума предал.
Напрасно,
разбитых
в отряды спаяв,
Гватемок
в озерной воде
мок.
Что
против пушек
стреленка твоя!..
Под пытками
умер Гватемок.
И вот стоим,
индеец да я,
товарищ
далекого детства.
Он умер,
чтоб в бронзе
веками стоять
наискосок от полпредства.
Внизу
громыхает
столетий орда,
и горько стоять индейцу.
Что братьям его,
рабам,
чехарда
всех этих Хуэрт
и Диэцов?..
Прошла
годов трезначная сумма.
Героика
нынче не тема.
Пивною маркой стал Моктецума,
пивной маркой — Гватемок.
Буржуи
все
под одно стригут.
Вконец обесцветили мир мы.
Теперь
в утешенье земле-старику
лишь две
конкурентки фирмы.
Ни лиц пожелтелых,
ни солнца одеж.
В какую
огромную лупу,
в какой трущобе
теперь
найдешь
сарапе и Гваделупу?
Что Рига, что Мехико —
родственный жанр.
Латвия
тропического леса.
Вся разница:
зонтик в руке у рижан,
а у мексиканцев
«Смит и Вессон».
Две Латвии
с двух земных боков —
различные собой они
лишь тем,
что в Мексике
режут быков
в театре,
а в Риге —
на бойне.
И совсем как в Риге,
около пяти,
проклиная
мамову опеку,
фордом
разжигая жениховский аппетит,
кружат дочки
по Чапультапеку.
А то,
что тут урожай фуража,
что в пальмы земля разодета,
так это от солнца, —
сиди
и рожай
бананы и президентов.
Наверху министры
в бриллиантовом огне.
Под —
народ.
Голейший зад виднеется.
Без штанов,
во-первых, потому, что нет,
во-вторых, —
не полагается:
индейцы.
Обнищало
моктецумье племя,
и стоит оно
там,
где город
выбег
на окраины прощаться
перед вывеской
муниципальной:
«Без штанов
в Мехико-сити
вход воспрещается».
Пятьсот
по Мексике
нищих племен,
а сытый
с одним языком:
одной рукой выжимает в лимон,
одним запирает замком.
Нельзя
борьбе
в племена рассекаться.
Нищий с нищими
рядом!
Несись
по земле
из страны мексиканцев,
роднящий крик:
«Камарада!»
Голод
мастер людей равнять.
Каждый индеец,
кто гол.
В грядущем огне
родня-головня
ацтек,
метис
и креол.
Мильон не угробят богатых лопаты.
Страна!
Поди,
покори ее!
Встают
взамен одного Запаты
Гальваны,
Морено,
Карио.
Сметай
с горбов
толстопузых обузу,
ацтек,
креол
и метис!
Скорей
над мексиканским арбузом,
багровое знамя, взметись!

Владимир Маяковский
Мехико-сити, 20 июля 1925 года

*****

Дорога в Мексику готова,
Заказаны билеты,
Туда летим мы снова,
У нас зима у них лето.
Море там берюзовая гладь,
Из тростника навесы.
Купаться будем, загорать,
И убегать от стресса.
Есть там бассейны морские,
А в них стоят буфеты,
И девки ходят там шальные,
Почти и не одеты.
Там алкоголь рекой льётся,
Скупаешься, попьёшь,
потом душа твоя смеётся.
И снова купаться ты идёшь,
И так весь день круговорот,
Вино водка лезет в рот,
Классный отдых к нам идёт,
И любим мы его вот.

Маньковский Пётр

*****

Бежала
Мексика
от буферов
горящим,
сияющим бредом.
И вот
под мостом
река или ров,
делящая
два Ларедо.
Там доблести —
скачут,
коня загоня,
в пятак
попадают
из кольта,
и скачет конь,
и брюхо коня
о колкий кактус исколото.
А здесь
железо —
не расшатать!
Ни воли,
ни жизни,
ни нерва вам!
И сразу
рябит
тюрьма решета
вам
для знакомства
для первого.
По рельсам
поезд сыпет,
под рельсой
шпалы сыпятся.
И гладью
Миссисипи
под нами миссисипится.
По бокам
поезда
не устанут сновать:
или хвост мелькнет,
или нос.
На боках поездных
страновеют слова:
«Сан-Луйс»,
«Мичиган»,
«Иллинойс»!
Дальше, поезд,
огнями расцвеченный!
Лез,
обгоняет,
храпит.
В Нью-Йорк несется
«Твенти сенчери
экспресс».
Курьерский!
Рапид!
Кругом дома,
в этажи затеряв
путей
и проволок множь.
Теряй шапчонку,
глаза задеря,
все равно —
ничего не поймешь!

Владимир Маяковский, 1926 год