Места родимые! Здесь ветви вздохов полны,
С безоблачных небес струятся ветра волны:
Я мыслю, одинок, о том, как здесь бродил
По дерну свежему я с тем, кого любил,
И с теми, кто сейчас, как я, — за синей далью, —
Быть может, вспоминал прошедшее с печалью:
О, только б видеть вас, извилины холмов!
Любить безмерно вас я все еще готов;
Плакучий вяз! Ложась под твой шатер укромный,
Я часто размышлял в час сумеречно-скромный:
По старой памяти склоняюсь под тобой,
Но, ах! уже мечты бывалой нет со мной;
И ветви, простонав под ветром — пред ненастьем, —
Зовут меня вздохнуть над отснявшим счастьем,
И шепчут, мнится мне, дрожащие листы:
«Помедли, отдохни, прости, мой друг, и ты!»
Но охладит судьба души моей волненье,
Заботам и страстям пошлет успокоенье,
Так часто думал я, — пусть близкий смертный час
Судьба мне усладит, когда огонь погас;
И в келью тесную, иль в узкую могилу —
Хочу я сердце скрыть, что медлить здесь любило;
С мечтою страстной мне отрадно умирать,
В излюбленных местах мне сладко почивать;
Уснуть навеки там, где все мечты кипели,
На вечный отдых лечь у детской колыбели;
Навеки отдохнуть под пологом ветвей,
Под дерном, где, резвясь, вставало утро дней;
Окутаться землей на родине мне милой,
Смешаться с нею там, где грусть моя бродила;
И пусть благословят — знакомые листы,
Пусть плачут надо мной — друзья моей мечты;
О, только те, кто был мне дорог в дни былые, —
И пусть меня вовек не вспомнят остальные.
Джордж Гордон Байрон, 2 сентября 1807 года (Перевод Александра Блока)
*****
Spot of my youth! whose hoary branches sigh,
Swept by the breeze that fans thy cloudless sky;
Where now alone I muse, who oft have trod,
With those I loved, thy soft and verdant sod;
With those who, scatter’d far, perchance deplore,
Like me, the happy scenes they knew before:
O, as I trace again thy winding hill,
Mine eyes admire, my heart adores thee still,
Thou drooping Elm! beneath whose boughs I lay,
And frequent mused the twilight hours away;
Where, as they once were wont, my limbs recline,
But, ah! without the thoughts which then were mine:
How do thy branches, moaning to the blast,
Invite the bosom to recall the past,
And seem to whisper, as they gently swell,
«Take, while thou canst, a lingering, last farewell!»
When fate shall chill, at length, this fever’d breast,
And calm its cares and passions into rest,
Oft have I thought, ‘t would soothe my dying hour, —
If aught may soothe when life resigns her power, —
To know some humble grave, some narrow cell,
Would hide my bosom where it loved to dwell.
With this fond dream, methinks, ‘t were sweet to die —
And here it linger’d, here my heart might lie;
Here might I sleep where all my hopes arose;
Scene of my youth, and couch of my repose;
For ever stretch’d beneath this mantling shade,
Press’d by the turf where once my childhood play’d,
Wrapt by the soil that veils the spot I loved,
Mix’d with the earth o’er which my footsteps moved:
Blest by the tongues that charm’d my youthful ear,
Mourn’d by the few my soul acknowledged here;
Deplored by those in early days allied,
And unremember’d by the world beside.
