Я в ту пору орал на московских вокзалах,
Горло драл в непроветренных, заспанных залах:
«За четыре рубля — все красоты Кремля,
чем скучать, на скамейках дремля!»
Воскресений не знал измочаленный ряд
хриплых, с голосом сорванным, дней.
В пять утра из будильника рвался заряд
твёрдой воли вечерней моей.
О, Москва колыбельная!
Теплота ещё в сердце постельная,
зыбкий, зябкий рассвет по дворам, по углам…
Ты в глазах — с недосмотренным сном пополам.
Из пучины столицы всплывал и вонзал
в небеса Суюмбекову башню вокзал.
Я входил — и, посудой у стоек звеня,
кочевая страна обступала меня.
Непобрита, в дорожной одежде страна,
заведённая будто на тысячу лет,
на ораторов молча смотрела она,
за четыре рубля покупала билет.
«Прокачу с ветерком!» — зазывало такси,
шла посадка на дальние поезда.
Ты попробуй у этих, небритых, спроси:
«Как живёте, скажите, спешите куда?»
На допросе пытливых, внимательных глаз
что я мог, кроме громких заученных фраз?
Но Господь упаси отступить от строки —
как у нас на Руси методисты строги!
Им одним понимать разрешила страна:
что должна она знать — и чего не должна.
До сих пор эти залы я вижу во сне,
шум вокзального табора слышится мне.
Я ору, перекрикивая рупора,
а страна всё на стрелки косится: пора!
И спешит, понимая значенье минут, к поездам…
Поезда опоздавших не ждут.
