Тишина. И на крыше.
А выше —
Еще тише…
Без цели…
Граммафоном оскалены окна, как пасть
волчья.
А внизу, проститутками короновавши
панели,
Гогочет, хохочет прилив человеческой
сволочи.
Легкий ветер сквозь ветви.
Треск вереска, твой верящий голос.
Через вереск неся едкий яд, чад и жуть,
Июньский день ко мне дополз,
Впился мне солнцем прожалить грудь.
Жир солнца по крыше, как по бутербродам
Жидкое, жаркое масло, тек…
И Москва нам казалась плохим переводом
Каких-то Божьих тревожных строк.
И когда приближалась ты сквозными
глазами,
И город вопил, отбегая к Кремлю,
И биплан твоих губ над моими губами
Очерчивал, перевернувшись, мертвую
петлю, —
Это медное небо было только над нами,
И под ним было только наше люблю!
Этим небом сдавлены, как тесным
воротом,
Мы молчали в удушьи,
Все глуше,
Слабей…
Как золотые черепахи, проползли над
городом
Песками дня купола церквей.
И когда эти улицы зноем стихали
И умолкли уйти в тишину и грустить, —
В первый раз я поклялся моими стихами
Себе за тебя отомстить.
